Мама мыла раму - Татьяна Булатова

– Ну как? – поинтересовалась Самохвалова у дочери перед выходом из дома.

– Нормально, – наврала Катька в отместку за бант.

В трамвае на них оборачивались люди – девочке было неловко, а Антонина, заметившая неподдельный интерес пассажиров, явно чувствовала себя польщенной.

– Ты б еще ведро на голову нацепила, корова, – в сердцах заявила оставшаяся без места тетка в драповом пальто.

– Надо будет – нацеплю, – спокойно пообещала ей Антонина Ивановна. – Все равно будет краше вашего пальто цвета детской неожиданности.

– Мама, – толкнула ее локтем в бок Катька. – Хватит!

– Знаешь что, Катерина, – вальяжно ответила девочке мать, – воспитанный человек – это не тот, кто не заметил, воспитанный человек – это тот, кто не сказал.

– Ну ты же сказала! – прошипела Антонине на ухо девочка.

– Ну и что?! – искренне удивилась Самохвалова, забыв о собственной сентенции.

Тетка в пальто гневно обернулась к царственно восседавшей в хвосте вагона Антонине Ивановне и, держась за поручень, объявила:

– Интеллигенция сраная!

Самохвалова ухом не повела и манерно, двумя пальцами, поправила надетое на голову фетровое недоразумение. Трамвай замер.

– Климакс, – с деланым пониманием произнесла Антонина Ивановна и наклонилась к дочери: – Скоро выходим.

Катьке материнский ответ понравился, несмотря на осуждающие взгляды нескольких женщин, брошенные в сторону Антонины Ивановны. Значения слова девочка, конечно, не знала, но звучало оно космически красиво. Катька решила взять его на вооружение, пригодится.

Кроме Самохваловых, на Евин юбилей припрыгал Александр Абрамович Пташник с новыми зубными протезами во рту, которые, судя по всему, были ему великоваты. С ним Антонина Ивановна и Катя столкнулись прямо у дверей Евиной квартиры.

– Тонечка, – зашамкал Александр Абрамович. – И ты, милое дитя подросткового возраста.

«Сумасшедший», – подумала Катька и спряталась за материнскую спину.

– Идите сюда, девица, – прошепелявил Пташник и дернул девочку за рукав. – Молодым везде у нас дорога, – объяснил он. А потом скомандовал: «Держи»! – И сунул в руки девочке букет из пяти роз, одна из которых явно нуждалась в экстренной реанимации.

Пододвинув ребенка к двери, взрослые гости, собравшись с духом, объявили о своем приходе сумасшедшим стуком в дверь. От неожиданности юбилярша, крутившаяся в прихожей, вздрогнула и разволновалась. Стук повторился. Ева Соломоновна поправила загипсованную руку, висевшую на груди в импровизированной повязке из шарфика с люрексом, и, выкатив грудь, промаршировала к двери.

– Входите, – скомандовала она гостям и протянула свободную руку к цветам.

– Поздравляю, – клацнул вставной челюстью Мартовский Заяц и втолкнул Катьку в квартиру.

Ева Соломоновна заключила девочку в объятия с такой силой, что Катя крякнула. Антонина стянула с головы свою безумную шляпу и обрушилась на подругу, исчезнувшую из ее жизни на долгие три месяца.

– Здравствуй, Ева! – чуть не разрыдалась Самохвалова.

Боевые подруги обнялись и застыли, как Сцилла и Харибда в приемной Посейдона. Пташник по-хозяйски похлопал Еву по заду, констатируя со знанием дела:

– Выросла девочка.

Катька от увиденного обомлела.

– Идем, наивное дитя, – увлек ее Пташник к столу, дав женщинам излить друг на друга радость встречи.

Девочка села на стул, оправив платье, Александр Абрамович с пристрастием посмотрел на накрытый стол и, судя по всему, остался им недоволен.

– Ева, детка, – задвигал он челюстями, – а где щука?

– А что вам не нравится?! – крикнула в ответ хозяйка.

– Мне не нравится твоя пассивность, девочка. Тетя Эсфирь в твоем возрасте умела накрывать стол…

– Тетя Эсфирь в моем возрасте, – парировала ему Ева Соломоновна, – звала в гости только приличных людей.

– Я понял тебя, Евка, чужих сегодня не будет.

– Александр Абрамович, не смешите людей, это их пугает.

– Пуга-а-ает? – подыграл Пташник юбилярше. – Скажи мне, Ева, что может испугать эту роскошную женщину?

Ева Соломоновна подмигнула подруге и уселась за стол.

– Скажите, Тоня, – ювелир сладострастно вытянул губы. – Вы меня боитесь?

Катька, не понимая, что происходит, занервничала и с опаской посмотрела на сиявшую от удовольствия мать.

– А надо? – кокетливо ответила вопросом на вопрос Антонина Ивановна.

– Слушай, Евка, ты не говорила старому Пташнику, что твоя подруга тоже еврейка!

– Александр Абрамович! – расхохоталась Самохвалова и хлопнула сластолюбца по руке.

– Зови меня Сандрик, – попросил ее Пташник и мелодраматично закатил глаза к потолку.

– Давайте начнем, – торжественно произнесла Ева Соломоновна и попросила старого друга наполнить бокалы.

– Начать не получится, – прервал Александр Абрамович. – Не в наших силах, детка, начать то, что начали благородные дядя Соломон и тетя Эсфирь. Ты, дитя любви, можешь только продолжить…

– Не перебивайте меня, старый еврей, – оборвала его тетя Ева, после чего Пташник заткнулся. – Тоня, Котя и вы, Александр Абрамович, оказались здесь не случайно. Вы – это все, что нажила я за эти пятьдесят пять лет. У меня нет детей, но Бог послал мне ребенка. У меня нет сестры, но Бог дал мне Тоню. У меня, к сожалению, давно нет родителей, но зато Бог, по их просьбе, оставил мне этого беспокойного…

– Еврея, – подсказал ей Пташник.

– Не перебивайте! – шикнула на него Самохвалова и приготовилась слушать дальше.

– Вот, собственно говоря, и все, – неожиданно завершила свою речь Ева Соломоновна и добавила: – Если со мной что-нибудь случится, квартира записана на Катю, Александр Абрамович знает, как распорядиться моими украшениями…

– Бестолковая Евка, – прослезился Пташник, – ты мое главное украшение! Зачем тебе не живется нормально на белом свете и не радуется нам в юбилей?

– И еще… – немного подумав, добавила тетя Ева. – Я, Тоня, перед тобой ни в чем не виновата, Богом клянусь, и Петр Алексеевич тоже. Так получилось – чего теперь объяснять. Но без тебя, подруга… – Ева Соломоновна снова заплакала. – Без тебя вот… тоска такая вот здесь… – Она показала на свою грудь. – И говорить не хотела. Но скажу: вы, – Ева обвела взглядом всех сидящих за столом, – моя семья. Поэтому простите меня, мои дорогие, и не судите строго.

Катька смотрела на взрослых и не понимала, откуда эта мода реветь в день рождения. Ну ладно мама, тетя Ева, но чтобы пожилой мужчина тряс головой, как конь в стойле, пытаясь смахнуть слезы с глаз? Не-е-ет! Увольте меня, пожалуйста, от этих африканских страстей на пустом месте. Гори он синим пламенем, этот юбилей: ни тебе поесть по-человечески, ни послушать, ни телевизор посмотреть! Да что с них взять, с пенсионеров этих! Спасибо стихотворение читать не заставили, а то, помнится, поставят на табуретку и в ладоши хлопают: «Ай да умница наша Катенька!»

Когда вторая волна трогательных эмоций схлынула, Ева выставила на стол главный сюрприз – утку, фаршированную лапшой и грибами. Александр Абрамович зайцем запрыгал вокруг стола, втягивая носом божественный запах и щелкая подвижными своими челюстями:

– Что это, Евка?! В тебе проснулась тетя Эсфирь?

– Это в вас проснулся аппетит, – ответила Антонина разошедшемуся не на шутку Пташнику.

– Ева, мне нравится эта русская женщина! – объявил он во всеуслышание, но через секунду добавил, что, к сожалению, жениться на ней не может, потому что уже стар и ему нечего предложить этой Венере.

Катька настороженно посмотрела на мать, но, увидев, что та хохочет, быстро успокоилась.

– Знаете, Тоня, – разоткровенничался ювелир. – Раньше я хотел жениться на Еве, но когда я мог это сделать, она была слишком маленькой и к тому же плохо готовила. А тетя Эсфирь уже была занята. Да и как я мог бы себе это позволить при живом дяде Соломоне? Правда, Ева?

– Не слушай его, Тоня. Он заговаривает тебе зубы…

– Ты всегда не любила меня, Евка, – вздохнул Александр Абрамович и тайком показал Катьке язык.

– Любила-любила, – возразила ему Ева Соломоновна и нежно поцеловала в блестящую лысину.

– Ты видишь, Тоня, сколько в ней страсти?

Антонина Ивановна зарделась и попросила слова.

– Ма-а-м, – Катя нагнулась к материнскому уху. – Может, не надо? Ты же опять плакать будешь.

– Не буду, не буду, – пообещала Антонина и поднялась. – А хоть бы и буду, ничего страшного – все свои.

– Разумеется, – поддержал ее Александр Абрамович. – Свои на все сто процентов: свой ювелир и свой нотариус. Зачем вам еще кто-то?

– Вот что я хочу сказать, – объявила Самохвалова, и голос ее предательски задрожал. – Дорогая Ева! Дорогая моя подруга и сестра! Поздравляю тебя с юбилеем…

Катька внимательно следила за материнской речью: пока стыдиться было не за что. Антонина продолжала: