Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Колокола в Америке рыдают
И птицы замедляют свой полет.
И статуя Свободы, вся седая,
Тихонько по Америке бредет.
Она бредет средь сумрака ночного,
Покинув свой постылый постамент,
И спрашивает строго и сурово:
Американцы, где ваш Президент?
Американцы! Где ваш Президент?
Американцы! Где ваш Президент? Он лежит мертвый и одинокий в эпицентре русской души. А еще влажное тело Джима Моррисона в парижской ванне. Тело шерифа, пронзенное стрелой.
Я приблизился к трупу. Лицо сохраняло простое и серьезное выражение без привкуса испуга или страдания. Но самым поразительным в этом трупе было нечто, что с первого же взгляда превращало его из «американского мертвеца» в «труп бледнолицего» – из его груди торчала стрела с ярким индейским оперением.
Глава восемнадцатая
Иностранцы
Появилась откуда-то приземистая австрийка в черном платье. Мадам Грета. Она подарила моему папе золотую зажигалку. Стоило откинуть золотой колпачок – и зажигалка не только выдавала длинный и острый язык огня, но еще и пела песенку звонким потусторонним голоском: «Аh, mein Lieber Augustin, Augustin, Augustin…»
Мне очень хотелось выцыганить у папы эту зажигалку (полюбилась песенка). Но зажигалка была золотая, и мне ее не отдали. Жаль. Ah, mein Lieber Augustin… Зажигалка потом потерялась.
Мадам Грета увлекалась спиритизмом. Все тогда были настроены на общение с умершими. Но мадам Грета не гоняла блюдце по ватману. На своих спиритических сеансах она использовала магнитофон «Грюндиг». У нее умер муж, и она общалась со своим покойным мужем по имени Фриц. Записывала на кассету вопросы, адресованные Фрицу, оставляя паузы для ответов. Затем прослушивала запись – там якобы звучал потусторонний голос Фрица. А может, это был Augustin… Не знаю, я сам не слышал. Не бывал на ее спиритических сеансах. Слышал только рассказы мадам Греты об этом.
Иностранцев всегда было много в нашей жизни. Нередко прибывающие в Москву иноземцы стремились познакомиться с артистическим подпольем, поэтому кто только не появлялся в магическом подвальчике на Маросейке, где гнездилась мастерская моего отца. Самые разные персонажи из всевозможных стран желали посетить легендарного Виктора Пивоварова, нежного гения, гостеприимно угощающего визитеров квашеной капустой, картошкой и водкой. Послы Швейцарии и Венесуэлы, корреспонденты американских газет, музыканты, странствующие меланхолики, проходимцы, авантюристы, торговцы, шпионы, скромные миллионеры, старики, шахматисты, чиновники, коллеги-художники. Таинственные дамы без определенных занятий вроде мадам Греты. Приехал Поль Торез, высокий белобрысый француз, сын Мориса Тореза, видного французского коммуниста, некогда возглавлявшего компартию Франции. В Москве, если не ошибаюсь, до сих пор есть улица, названная в честь Мориса Тореза. Мы тогда с папой и художником Ильей Кабаковым жили в доме творчества «Сенеж», на берегу большого заснеженного озера. Француз приехал к нам с сыном, моим ровесником. Очень румяный, кучерявый, капризный мальчик в красно-черном полосатом свитере. Как бы эталон французского мальчика. Я был тогда истовым, фанатичным обожателем свиней. Розовые твари жили по соседству в маленьком хлеву. Я подглядывал за ними в щелку между досками, из коих сложен был сарайчик. Я осуществлял это подсматривание настолько часто, насколько мог (то есть несколько раз в день). Желая развлечь французского мальчика, я вознамерился пригласить его взглянуть на свиней. Но я не знал ни слова по-французски. Я спросил у взрослых, как будет по-французски «свинья». Затем, подойдя к кучерявому мальчику, я стал повторять это слово, совершая приглашающие жесты в сторону сарайчика. Но внук Мориса Тореза в ответ разразился слезами. Он решил, что я обзываю его свиньей.
Поль Торез, в отличие от своего отца, не был коммунистом. Возможно даже, был слегка антикоммунистом, поэтому и дружил с московскими художниками-подпольщиками. Тем не менее его все же радушно принимали в СССР как отпрыска великого друга Советского Союза.
Какие еще случались персонажи? Существовало тогда (семидесятые-восьмидесятые годы) в Москве негласное сообщество под названием «Союз проституток». Сообщество довольно многолюдное. Составляли его молодые девушки, как правило, недурные собой. Они, собственно, вовсе не являлись проститутками. Но, в шутливом духе, называли себя таковыми. Просто у всех этих девушек имелась ясная, отчетливо обозначенная цель – выйти замуж за иностранца и уехать с ним за границу. Девушки из «союза проституток» (или даже «профсоюза проституток») дружили с подпольными художниками. Причем по двум причинам. Во-первых, им нравились сами художники. Во-вторых, в мастерские художников постоянно шлялись разнообразные иностранцы, порою достаточно выпуклые.
В мастерских с ними можно было познакомиться, затусоваться. Поэтому девушки из «союза проституток» дружили с художниками. Все это были девушки из интеллигентных семей, в подавляющем большинстве дочурки переводчиков и преподавательниц иностранных языков. Впитав в себя с малолетства иностранные языки, эти миловидные девушки искали применения своим знаниям. Одна девушка по кличке Кенгуренок, приятельница моего папы, нашла себе англичанина, которого наградила прозвищем Моржик. Кенгуренок с Моржиком часто приходили в подвал на Маросейке. Кажется, это был первый англичанин, которого я имел возможность созерцать.
Он обладал всеми необходимыми элементами стереотипного британца, кроме, пожалуй, английского юмора. Все остальное, неизбежное, присутствовало: твидовые пиджаки, фланелевые рубахи в мелкую клетку, галстуки цвета болотной тины, журавлиные ноги, светлый взгляд, всегда приоткрытый рот. Манера держать руки в карманах брюк, сминая полы пиджака. И главное – флегма, бездонная флегма. Выражение лица одновременно несколько потерянное, но при этом невозмутимое. На самом деле его звали Роджер, но никто не осмелился бы назвать его Веселым Роджером. В нем не наблюдалось ничего пиратского, ничего черепообразного. Никакая внутренняя черепашка не кочевряжилась в этом англичанине, несмотря на его заторможенность. Никогда не видел я его смеющимся или даже улыбающимся. Нечто северное, сугубо моржовое? Отчасти. Видал я таких северян, которые раскалывались, как звонкий лед. Помню, пришел к папе один финский торговец в желтом костюме. Папа стал показывать ему свои картины, рисунки… Гость сидел с каменным лицом, молчал, хмурился. Казалось, ему ничего не нравится, не развлекает. Но затем он вдруг закрыл лицо руками и порывисто зарыдал. Северная душа отозвалась на некую пронзительную составляющую, присутствующую в папиных рисунках.
Да, мой папа – добрый мудрец. Настоящий добрый и чувствительный волшебник. Иногда он казался мне немного беззащитным. Иногда мне мерещилось, что он относится к людям с чрезмерным доверием. Но на некоторых людей действительно можно положиться – таковы были Кенгуренок с Моржиком. Я бы не возражал, если бы они всегда и везде сопровождали нас, оберегая от неведомых опасностей. Кенгуренок очень умна, сообразительна, проницательна. Хрупкая на вид, но чрезвычайно бойкая девушка, примечающая все окрест себя. При этом преданная моему папе всей душой, как буддийский паломник предан Будде. Моржик невозмутим и надежен, как истинный солдат Империи. Мы часто бродили вчетвером по Новодевичьему кладбищу под моросящим дождем. Моржик обожал Новодевичье кладбище. Не знаю, чем этот некрополь его так обворожил, но казалось, что ему не нужны иные туристические аттракционы. Его не волновали Кремль, мавзолей, русские монастыри. Его не магнетизировали очаровательные усадьбы давно угасших помещиков. Ему вполне хватало Новодевичьего кладбища.
Заодно расскажу известный анекдот:
В администрации Новодевичьего кладбища звонит телефон.
– Алло?
– Это Новодевичье кладбище?
– Да.
– А новые девочки есть?
Юморок черноват, но не лишен антрацитового блеска. Новые девочки появлялись постоянно. Их порождал московский воздух, их генерировал щедрый и обворожительный «союз проституток». Они смеялись, читали стихи, бродили среди гранитных могил советских администраторов.
Но Моржик не жаждал новых девочек – он любил Кенгуренка. Взирая на эту парочку, я думал: вот оно, оправдание человеческого вида. В дикой природе кенгурята и моржики живут поодаль друг от друга, их разделяют пустыни, моря,
