Слуга отречения - Свенья Ларк

Когда Тео оказался от него на расстоянии полушага, Кейр рефлекторно отпрянул, вскинув длинные руки-лапы в неопределённом защитном жесте, и сразу же, явно тоже практически против воли, выпустил из полуобезьяньих пальцев короткие стеклянные когти, оскаливая зубы на чёрной косматой морде.

– Споко-ойно, малыш, – рука Тео внезапно перехватила его покрытую густой колючей шерстью ладонь за большой палец и резко вывернула её в сторону.

Полуволк снова дёрнулся, задавленно скульнув.

– В отличие от тебя… маленькой сопливой твари с непомерным самомнением… я стал тули-па уже сотню с лишним лет назад и с тех пор ни единого дня не провёл впустую, – неторопливо продолжил Тео, медленно усиливая нажим. – Так что просто поверь, что ты не хочешь…

Вторая рука сжала шерсть на тёмном загривке, наклоняя лобастую голову всё ниже.

– …очень сильно не хочешь проверять это…

Шею Кейра кольнуло острое.

– …на собственной шкуре. Или всё-таки хочешь? Как ты думаешь?

– Н-нет…

– Значит, мы с тобой друг друга поняли, так? – Тео снова потянул его голову вверх и заглянул Кейру в глаза, всё дальше выкручивая в сторону его кисть. Послышался отчётливый мокрый хруст, и полуволк хрипло взвыл, судорожно хватая воздух открытой пастью с вываленным красным языком. – Не слышу!

– Да…

Стальные когти проехались по косматой морде с прижатыми ушами:

– Всё ещё не слышу!

– Я… был неправ.

– Вот и отлично. А теперь пшёл прочь с глаз моих… пиж-жон паршивый.

Он разжал хватку и отступил, и Кейр мешком рухнул на засыпанный облупившейся краской деревянный пол, но не издал ни звука. Скривившись и сжав зубы, он крепко сдавил левой длиннопалой лапой запястье неподвижно висящей правой; тонкие пурпурные линии на покрытых шерстью руках тускло, неохотно засветились, но Кейр не ушёл в скачок, а лишь медленно, протяжно выдохнул, отпуская зверя. На лице Тео мелькнула едва различимая тень интереса; Вильф подпёр рукой подбородок, наблюдая за парнем с просыпающимся любопытством.

Морщась и глубоко дыша от боли, тот утёр кровь с располосованного лица, а потом с трудом поднялся на ноги, повернулся лицом к Тео, всё ещё не убравшему когти, вытянул руки вдоль туловища, опустил голову и, закусив побелевшие губы, молча замер без движения.

Прошло несколько бесконечных секунд.

– Ступай, – негромко сказал ему Тео наконец.

Кейр с шумом втянул в себя воздух – похоже, он всё это время задерживал дыхание, – и, не поднимая глаз, с явным усилием вновь свёл ладони; силуэт его плавно исчез в мутном облаке тёмно-бордовой ряби.

– Нет, а ты знаешь… – задумчиво произнёс Вильф. – Знаешь, мне кажется, если парню немного помочь… из него со временем, может быть, и выйдет толк.

* * *

– …вот так, Верена, – подытожил Алекс, откусывая от гигантской, в руку толщиной, завёрнутой в серебристую фольгу шавермы. – М-м-м, вот умеют же у вас здесь делать фастфуд, а… Так что я уже никогда теперь не узнаю, какой путь проделали эти браслеты перед тем, как их преподнесли моему отцу. В те времена украшения были одной из валют, поэтому их путь мог быть очень, очень долгим…

Мужчина и девушка стояли на берегу канала, опираясь локтями на мокрое от недавно прошедшего дождя металлические ограждение, и смотрели на беспокойную серую воду. Воздух вокруг терпко и горько пах влажной землёй и опавшими листьями. На противоположном берегу возвышалось высокое светло-коричневое кирпичное здание, словно бы покоящееся в облаке тёмно-красных и золотистых древесных крон. На зелёной лужайке напротив, выходящей к самой воде, несколько пожилых женщин в креслах-каталках кидали кусочки багета прогуливающимся по берегу пёстрым уткам с тёмными хохолками и яркими оранжевыми крыльями.

– Эта какая-то больница, да? – с любопытством спросил вдруг Алекс, кивая на здание.

– Вроде бы да, – рассеянно пожала плечами Верена. – Госпиталь, кажется… А что было дальше?

– Дальше… Дальше, Верена, всё было, в общем-то, совершенно так, как только и могло быть в то время… – Алекс помолчал, глядя на молодого длинноволосого парня с веслом, скользящего по самому центру канала на широкой надувной доске. – Один из них называл себя берсерком – люди Севера верили, что тем дан дар обращаться в животных и обретать нечеловеческую силу… Так я впервые увидел битву тули-па и ни-шуур. Прямо там, в открытом море. И там же мне пришлось принять свой первый бой…

– В двенадцать лет? И тебя назвали «любимцем валькирий», потому что ты победил?

– Ну… по тем временам это не считалось таким уж юным возрастом. Но нет, прозвище появилось только годы спустя. Тогда я не победил. Но я выжил, а это уже было немало.

– А валькирии… – начала Верена. – Они тоже…

– Да, – Алекс вдруг чему-то мечтательно улыбнулся. – Да, Верена, они тоже.

На поляну напротив вышел худощавый усатый мужчина в зелёной шапке с пушистым помпоном, держащий подмышкой маленький складной синтезатор. Он аккуратно поставил синтезатор на траву, кинул себе под ноги распахнутый чехол, сел на раскладную скамеечку и положил пальцы на клавиши. В сыром воздухе звонкими брызгами разнеслись нежные звуки какой-то смутно знакомой, явно классической мелодии.

– Так странно… получается… – Верена на секунду замолкла, подбирая слова. – Получается, что ты на самом деле даже и не русский, так?

– Если так смотреть, я русский последние триста с лишним лет… – покачал головой Алекс. – Почти четыре столетия – это десяток человеческих поколений, если не больше. А даже из людей мало кто сможет с уверенностью сказать, к какому народу относили себя все их предки в десятом колене, верно? – он усмехнулся. – Знаешь, за тысячу лет размываются границы. Слишком часто видишь, как меняются языки и очертания государств, как строятся и рушатся империи. И очень быстро начинаешь понимать, что мир един, и он – единственный твой дом. Перестаёшь мерить человеческими мерками, потому что если в бессмертии мерить человеческими мерками, то у тебя нет никаких шансов остаться человеком. Это тот путь, которым пошли тули-па, понимаешь? Это тот путь, которым они идут сейчас, и ведёт он к уничтожению…

Мимо них проплыл крошечный белый прогулочный теплоходик, оставляющий за собой длинный пенный след. С его палубы доносилась громкая ритмичная музыка и дружный смех. Алекс задумчиво проводил его взглядом и протянул присевшему рядом с ним на ограждение нахохленному воробью последний кусочек лаваша.

– У вас такой огромный, такой пёстрый, такой удивительный мир, а вы совсем его не бережёте, – вздохнул он. – Вас вечно разделяют на разные лагеря по происхождению, по количеству доходов, по вере в загробную жизнь, по языкам, на которых вы говорите, – и вы веками принимаете всё это за