Сны Флобера - Александр Белых

Вскоре они вернулись домой, Марго отправилась в баню смывать с себя грязь «похотливого Приапа». Орест хотел было оскорбиться тоже, но передумал. Вдобавок ко всему она ошпарилась кипятком. Орест стал читать ей инструкцию о том, как не ошпариться кипящей водой, чем ещё больше рассердил Марго. День был испорчен окончательно. Она сказала, что завтра же возвращается в город, а он пусть остаётся и дичает дальше. Орест хотел подуть на её руку, она нервно отдёрнула её.

— Милый, обжегшись на молоке, на воду не дуют, — невпопад сказала она.

Орест осунулся, вздохнул, не зная, просить у неё прощения, обижаться или изображать из себя виновного.

— Тебе не угодишь! — ответил он.

— Всё хорошо, что к месту и ко времени, — ответила Марго.

Это было вчера. Они спали спиной друг к другу. Ночью ей приснился мерзкий сон — как продолжение вчерашнего ужаса. Она смотрела на разлагающийся труп собаки, плавающий на воде, и не могла отвести глаз. Ужас её был ещё в другом: она получала удовольствие от этого зрелища…

После завтрака она собрала вещички и отправилась на катер. Орест вызвался проводить её до причала. Он решил не предаваться печали из‑за какого‑то пустяка. Шли молча, но постепенно разговорились. Орест проводил взглядом лодку, отчалившую от острова Рейнеке, которая увозила Марго к берегу небытия.

Орест беззлобно лягнул океан, повернулся к нему спиной и, насвистывая, решительно двинулся в сторону дачи. Он не видел, как поднялась большая волна с утлой лодчонкой на гребне…

Валентин приоткрыл дверь. В комнате спал Владик, свернувшись под простынкой в клубок. На столе — следы творческого безумия. Валентин перелистал пожелтевшие страницы романа «Сатирикон». Это было ротапринтное издание 1925 года. Первую страницу заполняли несколько строф стихотворения, записанных каллиграфическим почерком и закачивающихся подписью автора и датой: С. Славгородский, 11 февраля 1991. «О мой Гитон, мой рыцарь бедный…» Валентин споткнулся о какой‑то предмет, отложил книгу. Он поднял с пола транзистор в кожаном чехле, поставил на стол.

В этот момент мальчик повернулся на спину, обнажив левое колено и часть голени. Из‑под простыни вырисовывались бедренные косточки. Послышался лай сенбернара. Валентин, перегнувшись через кровать, выглянул в окно. Над воротами возвышался Феликс верхом на лошади. Владик открыл глаза и уткнулся в голый живот Валентина. «Живот твой есть небеса, а пупок есть загробное царство», — пронеслось у него в голове.

— Что‑то случилось? — спросил он спросонья.

Валентин наклонился и поцеловал его в губы. Они были сухими. Изо рта пахло вчерашним застоявшимся табачным дымом. Владик закрыл глаза, обхватил его руками.

— Ты пришёл, — с хрипотцой прошептал он…

…И тут Владик открыл глаза:

— Это ты, Валентин? Что случилось?

— Ничего.

— Мне приснилось, что ты пришёл, потом я услышал, как залаял Флобер, обрадовался, что он жив, — сказал Владик.

Валентин стоял возле постели.

— Ну, я и пришёл, раз тебе приснилось, — он растянул губы в улыбке. Во рту блеснула золотая фикса. Неожиданно для себя он поцеловал Владика в щёку. — С добрым утром!

Владик приподнялся на левом локте.

— Странно, первый раз в моей жизни, чтобы вот так сон обернулся явью, всё перепутав, — тихо прошептал он осипшим спросонья голосом.

Владик протянул руку из‑под простыни, коснулся джинсового бедра Валентина.

— Ну, что, убедился, настоящий? — спросил Валентин.

Владик поразился зеркальности, или почти синхронности, событий, случившихся во сне и наяву. Его сознание, пребывая в этом двойственном состоянии, балансировало между двумя реальностями. Владик еще не принял решения, какой из них отдать предпочтение. В одной реальности был живой Флобер, а в другой был желанный — желанный Валентин. «Нет, они оба — иллюзия. Нет ни того, ни другого», — подумал он. Его мысль утонула, потом снова выплыла. «Если Флобер и Валентин — иллюзия, то, стало быть, я тоже не существую. Я — такая же иллюзия, как они. Ничего нет! В таком случае, кто сейчас это думает, кто думает, что…» — продолжал размышлять он уже почти вслух.

— Посади собаку на цепь, а то лошадь напугает, — произнёс Владик. Он припомнил наказ Марго: «Не садиться на лошадь чужого!»

— Ты что, Флобер мёртв!

— Лучше дай мне в ухо! Да, мёртв. Вот теперь я расстроился вконец. И зачем ты только появился? — произнёс Владик.

За воротами снова заржала лошадь.

— Феликс приехал, — сказал Валентин, проведя пальцем по измятой щеке юноши. На ней отпечатались следы складок от подушки, похожие на листик папоротника. Глаза его были воспалены, с красными прожилками. Сказав, что пойдёт встретить Феликса, Валентин вышел из комнаты. Владик прилёг и закрыл глаза.

«Смерти нет. Но и Флобера тоже! Следовательно, смерть есть. Слово «смерть» не сочетается со словом «есть». Язык сопротивляется смерти. Смерти нет! Его нет для меня. Как же его нет? Ведь где‑то он есть! Может быть, он существует как‑то иначе?..»

После дождя трава блестела, кроны деревьев дышали свежестью. От них струился пар. Казалось, деревья выбежали из парной остыть в утренней прохладе. Один влажный листик ольхи пускал «зайчика». Лошадь под Феликсом, переступая с ноги на ногу, щипала щавель.

Что‑то новое пришло в жизнь Валентина. Он не знал, каким словом это называется. Странно, зачем он заглянул в комнату Владика? Новым было то, что он оказался в ситуации не соблазнителя, а соблазняемого, причём его соблазнял мальчик. В некотором смысле его поведение можно сравнить с поведением девушки, которая боится принять ухаживания, целью которых были интимные отношения. Если он не принимал предложение Владика, то только из боязни потерять свою мужественность, а не по этическим соображениям.

На балконе появилась Тамара — в-синем — халате‑под — кимоно. Сегодня ночью они с Валентином страстно занимались любовью. Её грудь, вскормившая только одного ребёнка, тяжёлая и живая, влажная от его поцелуев, мягкая, была самой шумной среди всего, что могло издавать звуки этой ночью. Когда она скользила по его широкой спине с развитыми дельтовидными мышцами, Валентину казалось, что по ней шлепали ластами морские котики, обосновав лежбище. Он зарывался в грудь лицом, словно ищущий защиты младенец. Валентин прилагал усилия, чтобы обрести мужественность в своих собственных глазах.

Тамара радостно помахала рукой и, поднимаясь на цыпочках, руками изобразила восход солнца, втянула через нос воздух. Любовь между Тамарой и Валентином не была обставлена никакими условиями, никакими обязательствами. Их отношения были чисты и бескорыстны. Друг от друга им ничего не надо было, кроме любви. Они умели радоваться простым вещам. Марго завидовала этой лёгкости.

На обед Тамара Ефимовна приготовила салат из морской капусты, и кальмаров с яйцом, папоротник с мясом. Оба блюда заправила густой деревенской сметаной. Ещё порезала тонкими ломтиками сало. Ламинарию они собирали прямо в бухте, мелко шинковали, отваривали и смешивали с кальмаром, яйцом и луком. Было очень вкусно. Дома у Феликса такого не готовили.

Ребята собирались кататься на лошади. За столом они дурачились. Игры между ними казались Валентину двусмысленными. Странно, эта двусмысленность волновала его. Он завидовал их непосредственности. Тамара Ефимовна не скрывала свое лицо за тёмными очками, она жмурилась на солнце, отчего вокруг глаз образовывались морщинки, будто невидимый паучок соткал тонкие кружева. В её отношениях с Валентином не было ничего двусмысленного. Ни для кого они не были тайными любовниками. И капитан между ними уже не стоял.

Орест заправил кинокамеру, взял пластиковый пакет. Оттуда выпала книжка. Валентин поднял её и прочитал: «Бухта Светлая. Валентина Андриуц. Стихи. Владивосток 1982». Он положил тоненькую голубенькую книжку на голубой садовый столик. Луч солнца, выскользнув из листвы, упал на обложку, пронзил насквозь книжку, словно море…

На дне лежали восемь стихотворений, семь морских красных звёздочек с синеватым оттенком, три ежа, четыре трепанга, два краба. Вода была светлой — светлой, лучи падали наискось, стаи рыб метнулись в сторону, выныривать не хотелось. Какое дивное стихотворение! Какое славное море! Валентин всё погружался и погружался. Следом за ним нырнул Орест. Они вынырнули почти одновременно, далеко от берега. Тамара Ефимовна любовалась мужчинами, их молодости и чудесной беззаботности. Она присела на корточки, стала мыть прямо в море грязные тарелки.

Пока она мыла посуду морской травой, что‑то яркое вспыхнуло в её глазах, а потом померкло; затем побежали огоньки, как за окном ночной пригородной электрички. Она подумала о Марго, о её счастье, о счастье вообще, о давлении с утра, о головной боли. «Не надо думать о счастье, не надо его искать. Оно всегда с тобой. Взять хотя бы вот этих молодых мужчин, Валентина и Ореста, что плывут с таким удовольствием! Видно, как они наслаждаются морем и купанием, как они счастливы, и, наверняка, совсем не знают об этом, потому что не ищут счастья, а живут в нём, подобно рыбам, которые плавают и не думают о воде…»