Анюта — печаль моя - Любовь Миронихина

— А милые мои детушки, как же мы вас долго дожидалися, и как же вы долго не шли!

Но эти двое были совсем не похожи на Костика. С их появлением словно закончилась торжественная часть, все стало просто, буднично и даже смешно. Они бережно вознесли из ямы бабку Полю:

— Ничего, ничего, бабуль, что долго, зато вы нас дождались, и мы уже никуда больше не уйдем, дайте-ка нам лучше попить, мы уже второй день не пивши — не евши…

Женщины так и ринулись наверх, опомнились, наконец: ой, сейчас-сейчас, мы вам молочка парного, и картошки у нас сварены, мы только собрались позавтракать, а тут как застреляли… а больше не будут стрелять, а чего вас так мало, ребята?

— Мы разведчики, всегда впереди, за нами скоро подойдут остальные, — с важностью объяснил Костик.

Анюту подхватили две сильные руки, и она вылетела из окопа, как былинка. Они толпой зашагали к дому по картофельным бороздам, спотыкаясь и поддерживая друг друга. На заднем крыльце стояла хозяйка и с любопытством вглядывалась, кого это они ведут с огорода. Они с дедом и на этот раз не побежали с ними прятаться в окоп, боялись бросить хату.

— Если хату разбомбят, то нехай и нас вместе с ней, — говорила бабка.

И дед считал сиденье по окопам баловством, ругался, что весь огород разрыли. Дед тоже приоткрыл дверь, выглянул на заднее крыльцо и тут же исчез.

— Парное молоко — это хорошо, мы о глотке воды мечтали, я брезгливый, не могу пить из реки, — жаловался бабам пожилой дяденька-разведчик. — Прошли три деревни, все хаты горят, ни души, одни собаки, колодцы завалены, знают гады, что делать.

— А какие деревни горят? — забеспокоились женщины.

Значит, правду говорили, что немцам такой приказ дан — жечь все деревни до последней хату и отравлять колодцы. Анюта боялась взглянуть на мамку, а бабка Поля тут же заохала и запричитала. Только одна Доня вдруг вспомнила и крикнула бабке:

— Баб, где немцы, фургон стоит?

— Тока-тока умоталися, сама видела, — доложила бабка.

И Доня вздохнула с облегчением: чуть-чуть вы разминулись с нашими соседями, вот была бы встреча.

— Эх, жаль, не захватили! — зловеще блеснул глазами Костик.

Товарищи насмешливо на него покосились. И слава Богу, что вовремя убрались эти немцы, не довелось с ними столкнуться, — сказали две пары глаз, — а то началась бы стрельба, посыпались стекла, запылали соломенные крыши. Только горе и ужас людям, и несколько трупов. Ну, убили бы на этом маленьком хуторе еще нескольких немцев, и кого-то из них тоже, наверное, убили бы. Если бы война на этом закончилась, так ведь нет: война жрет и жрет людей, и конца ей не видно. А у них появился шанс прожить лишний день, другой, дальше не стоит загадывать. И сядут они сейчас в хате, выпьют парного молока, поговорят с женщинами о хозяйстве, а может быть, соснут часок, пока начальство не подъедет. Ох, нет тяжелее работы, чем война!

Так говорил пожилой дяденька, которого звали Петрович, матери и Насте, пока они выводили коров из хлева и собирались доить. Этот дяденька очень любил поговорить, пожаловаться на свою жизнь. А жаловаться лучше всего женщинам, только они поймут и пожалеют. Домнин батька достал из колодца свежей воды, Домна порылась в узлах на подводе и принесла чистые полотенца, не пожалела совсем новые, вышиваные. И сама поливала из ковшика.

Костик жадно пил ледяную колодезную воду, Петрович у забора громко плескался и фыркал, женщины доили коров, и крестная уже ласково покрикивала на пожилого дяденьку:

— Петрович, не чуди, зачем непроцеженое пить, да еще из котелка, подожди, я процежу. Анютка, сбегай в хату за кружкой.

И Анюта радостно побежала в хату. А там, батюшки светы, на лавке сидел немец, молодой парень, один из тех, что тянули провода. Как он отстал от своих, почему не уехал? Он был не в себе, то ли раненый, то ли больной, привалился к стене, закрыл глаза и тихо постанывал. Оставьте меня в покое, страдальчески молило его лицо. А дед метался перед ним и лопотал:

— Парень, прыгай скорейше в окошко, утекай! А и то, куда тебе бежать, лучше иди, сдайся по своей воле, если по своей воле, это совсем другое дело, а то найдут тебя здесь с оружьем.

Рядом с немцем на лавке лежал его автомат, на этот автомат дед опасливо поглядывал. Анюта так и приросла к полу, забыла, что во дворе ее ждут с кружкой. Но вот немец тяжело поднялся и, пошатываясь, побрел к двери. Дед зачем-то прихватил его автомат и засеменил следом, за ними Анюта с кружкой. Так они гуськом вышли из хаты на крыльцо.

Во дворе было солнечно, тихо и не по-военному мирно. Двое разведчиков покуривали у сарая, с удовольствием наблюдая, как мать с Настей доят коров. Черноглазый Костик только что умылся и хотел вытереть лицо краем полотенца, что висело у Дони на плече.

— Ты, Домнушка, как медовый пряник, так и хочется тебя надкусить, — хохотал он.

Но Домна небрежно швырнула полотенце прямо ему на голову:

— Зубы не обломай, Костик, таким пряничком?

Никто особо не удивился появлению немца. Разведчики спокойно поджидали, когда он подойдет поближе. Костик закурил папиросу, пока немец неверной походкой сходил с крыльца и шагнул к ним раз, другой…

Интересно, как берут в плен, думала Анюта, наверное, запрут в сарай. Немец стоял к ней спиной, свесив руки как плети. Дед все колготился рядом, все бормотал про добровольную сдачу: он добровольно пришел, ребята! Наверное, вид у немца был больно жалкий, потому что Петрович досадливо поморщился и отошел к забору, дескать, делайте с ним, что хотите, век бы не видать этого немца. Вдруг Костик как-то особенно лихо отбросил папиросу и подхватил свой автомат, лежавший на куче плащей и гимнастерок.

— Туда иди! — крикнул он и махнул рукой за сарай.

Немец понял и шагнул к сараю с видом человека, которому безразлично, куда идти.

— А ты, дед, не суетись, отойди в сторонку!

Он повел дулом автомата, и деда тут же отнесло в ту сторону. Между сараем и забором росли раскидистая яблоня, несколько слив и вишен. В их тени прятался дощатый столик со скамьей. За этим столом приятно было сидеть томным летним вечером, глядеть на дорогу и ждать неизвестно чего. Или обедать в жаркий полдень, когда в хате тучи мух и духота. Анюте с крыльца и Доне от колодца хорошо был виден этот уютный уголок со столом и скамейкой, а матери с крестной не виден.

Немец не успел дойти до столика. Он только обогнул сарай, когда треснула короткая автоматная очередь. Костик выругался с досады, наверное, на свое нетерпение, чуть поторопился, а немец пал на колени и ткнулся лицом в траву. Сначала Анюта не поняла, что случилось: почему вскрикнула Домна, почему немец лежит на земле. Много раз она слышала о том, как убивают, но никогда не видела собственными глазами. И лучше бы совсем не видеть, как это просто и бессмысленно. Наверное, и Шохина так же, мелькнула у нее напоследок мысль.

Доски крыльца мягко качнулись под ее ногами, а сверху кто-то обрушил на голову целый ушат горячей воды. Это случилось с Анютой впервые: она плавно, глубоко нырнула, и тяжелая, мутнозеленая вода сомкнулась у нее над головой. Целую вечность она провела на дне, куда не долетало ни звука, не проникал ни один луч света, так тихо, спокойно и темно бывает только под землей. Но вода не могла удерживать хрупкое тело Анюты, и вот она стала подниматься на поверхность, уже заголубело небо над головой, забрезжил свет, заколыхалось лицо матери, и ворвались первые звуки. Это мамка кричала:

— Настя, Доня, помогите!

И вот уже голова Анюты лежит на мягких Дониных коленях, а на лоб словно кто прохладную руку положил, это мокрое полотенце, и вода льется по подбородку и шее за ворот. Где-то рядом гудел на разведчиков дед:

— Кто ж так делает, ребята, тут же детишки, бабы? Если у вас такой приказ — пленных бить, отвели бы его подальше, в лес, за огороды.

— Не волнуйся, дед, они нас тоже в плен не берут, — со злостью говорил Костик.

Хмурый Петрович склонился над Анютой, виновато покосился на мамку, пожевал губами, но так и не нашелся, что сказать. Помаячил где-то рядом и Костик. Анюта не столько видела, сколько чуяла его присутствие и крепко зажмурила глаза. У нее не было сил видеть это красивое, скуластое лицо с ястребиными глазами. Петрович поднял Анюту и отнес в хату, положил на парадную бабкину постель с высокой периной и розовыми подушками.

— Поспи, Анюточка, вздремни, доча, — хлопотала рядом мать. — Это она ослабла, всю ночь не спала и не ела ничего.

И Анюта действительно задремала, а не заснула. Эта дрема была тяжелой и душной, как полуденный июльский зной. Когда она очнулась, то услышала, как недовольно урчали на тихом проселке машины, конечно, это не большак, тут не разбежишься, смотри в оба на колдобины и рытвины. А в хате было прохладно и тикали ходики. Но недолго ей дали полежать в тишине, поминутно скрипели двери, кто-то заходил и тут же выходил вон. Прибежал с улицы Витька, влез к ней на кровать и затараторил: