Анюта — печаль моя - Любовь Миронихина

— Нюр, ты не видела, как Вася ракету пустил, дескать, путь свободен, немцев нет, и скоро наши подошли, теперь по дороге машины одна за другой и даже танки проезжали.

Хоть бы из окошка поглядеть, как идут наши. Анюта мечтала: вот стоит она у калитки, а по дороге словно река течет — машины, танки, солдаты идут стройными колоннами.

Пришел дед, присел на краешек кровати и погладил ее по голове:

— Что, дочушка, напугали тебя?

Анюта замотала головой — вовсе она не испугалась, просто ей стало нехорошо, закружилась голова, замутило. Крестная внесла со двора чугунок со щами, поставила на загнетку, и густой, жирный дух быстро разлился по всей хате.

— Вася, Петрович, похлебайте-ка щей, что ж вы голодные пойдете.

От Настиного зычного голоса и от запаха щей Анюту снова затошнило. Раньше она не знала, что даже мысли о еде могут вызывать такое отвращение. Неужели они станут спокойно хлебать эти щи? Хорошо, что мать поставила у кровати помойное ведро. Витька так просто сказал:

— Дед его прибрал, сосед помог, завернули в рогожку и закопали рядом с тем, что вчера умер.

Петрович задумчиво глядел на дымящиеся миски со щами, как будто сомневался — есть или не есть. Всем было не по себе. Дед пометался-пометался из угла в угол, выглянул в окно:

— Ничего не стоит человеческая жизнёнка, ни гроша ломаного: пальнул, цигарку закурил, пошел дальше землю топтать!

— Молчи давай, а то и тебя стукнут! — приказала с полатей бабка.

Петрович после этих слов окончательно передумал есть щи, встал и засобирался. И Вася тоже как-то поспешно засобирался, хотя Настя и совестила деда, что не дает людям спокойно поесть, что люди два дня не евши.

— Мы молока выпили целое ведро, — оправдывался Вася, — я теперь до конца жизни не буду пить молоко.

Когда Петрович подошел и осторожно склонился над Анютой, она открыла глаза и улыбнулась ему, потому что чувствовала себя кругом виноватой. Из-за нее разведчики не пообедали и не отдохнули. Из-за нее Доня ходит со злым, надутым лицом и таскает на руках Феденьку. За Федькой всегда приглядывала Анюта, а тут остался он без присмотра и тут же очутился на дороге, хорошо, что Витька его поймал. Всего два года, а такой проворный парнишка, ни минутки с ним покоя.

Стали прощаться. Домна подошла к Петровичу и Васе, и тут вошел в хату Костик, но она от него отвернулась. Костик криво усмехнулся и нарочно громко хлопнул дверью. Ушли. Они долго сидели за столом и молчали, не знали, что дальше делать. Слезла с полатей бабка и велела собирать на стол, надо же и пообедать. Все обрадовались этому занятию, все-таки время уйдет. Анюте бабка приготовила травяной отвар, и дед не стал есть щи, а налил себе отвару. Говорили все больше о том, можно ли будет к вечеру ехать. Говорили, а думали как будто о другом. Крестная вдруг напустилась на Домну:

— Проститься не могла по-человечески, чего это ты на него фыркнула? Они наших тоже в плен не берут, тут же бьют на месте.

— Как это «тоже», как это «тоже»? — вдруг вскинулся дед, — Нашла с кем сравнивать, мы — православные, мы — победители!

И он постучал себя в грудь кулачком. Женщины рассмеялись, но всем понравились гордые дедовы слова. Конечно, зачем нам брать с них пример, мы все-таки их побили. И дед, ободренный вниманием, совсем разошелся:

— Дали бы мне под начало этих пленных немцев, я бы из них сколотил отряды, я бы им сказал: «Ребяты, давайте потрудимся, поглядите, что вы у нас наворотили». Они б у меня за полгода все отстроили, немцы работать умеют.

Женщины повздыхали и задумались: на словах это как будто правильно, а на деле, кто его знает, как будет.

— А хорошо было бы, по-христиански, а не по-дурацки, — заключил дед и, проходя мимо, перекрестился на божницу.

Анюта давно приметила: дед по несколько раз на дню крестился и кланялся на божницу, как будто просил благословения на каждое мало дело. Бабка по-другому, она молилась утром и вечером подолгу, серьезно, а днем в заботах и хлопотах по хозяйству, казалось, совсем не вспоминала о Боге. И Анюта робко заглянула на божницу, в угол. Прямо у нее над головой, заботливо прикрытые льняным полотенцем, жили темноликие Спаситель, Богородица и Николай Чудотворец. Они сурово, а временами сердито взирали оттуда на людей и их непутевое житье-бытье. И лики их почернели не от времени, а от грехов, горя и забот человеческих, которые они брали на свои плечи. Но в эти минуты, Анюте не почудилось, Спаситель и Богородица ласково глядели на деда, а Николай Угодник даже одобрительно: дед прав, конечно, о чем тут говорить!

— А помните, как в ту еще войну, первую мировую, пленных немцев по деревням раздавали? — вдруг вспомнила крестная.

И все заговорили хором, вспоминая, как году в пятнадцатом или в шестнадцатом урядник привез в Дубровку пленных немцев, худых, оборванных, голодных и сказал: «Разбирайте, бабы, кому нужны дармовые работники, они все крестьяне, хозяйствовать умеют». Но народ очень сомневался, боялись немцев брать. Урядник долго уговаривал, все-таки кое-кого уговорил и развел немцев по дворам. И никто потом не жалел, хорошие были работники. И мать с улыбкой припомнила, как она вцепилась бабе Арине в рукав и молила: «Баб, не бери немца. Я умру, если ты возьмешь, не надо!»

— Да, много чего наработали эти немцы, — усмехнулась крестная. — Помните Полю Крайчиху с Мокрого? Его так и завали «немкой», хорошая была девушка, трудящая, перед самой войной вышла замуж и уехала куда-то подальше, ей здесь не жизнь.

Насчитали и еще нескольких «немцев» из других деревень, по-бабьим прикидкам — двоих-троих. Жилось им нелегко, то и дело какой-нибудь дурак или злая ведьма в глаза попрекали, дети дразнили. Анюта слушала и дивилась. Вернулся со двора дед и тоже прислушался к разговору и так рассудил, а дед всегда судил по-своему, общему мнению поперек:

— В войну детей рождается мало, а надо рожать больше, чтоб народонаселение не иссякало, от кого — это уже вопрос второстепенный.

— Ишь ты какой! — набросились на него женщины. — Вот ты возвернулся с войны, ты ж тогда воевал, а твоя бабка несет тебе в подоле немчуренка, это тебе второстепенно?

— Слова бы не сказал! — пробурчал дед.

Но Настя не успела деда переспорить, перекричать, потому что дверь распахнулась и ввалился красный, запыхавшийся с дороги Домнин батька. Он напросился к одному шоферу в кабину, доехал с ним до развилки поглядеть, что там творится, и привез весть, что по большаку уже валом валят наши. Правда, иногда постреливают, но далеко, за Починком.

— Ехать, ехать, немедленно ехать! — загалдели все хором, — Пока соберемся, пока то да се…

Но собрались очень быстро. Домна сбегала за голодаевцами, они напротив у родни остановились. Покидали на телегу свои узлы. Анюта порывалась сама встать и добрести, но ей не дали, Домна небрежно отстранила мамку и донесла Анюту до телеги, да еще хвасталась, что таскала мешки с мукой, а эта ноша легче снопа. Бабка с дедом причитали на крыльце, как им не хотелось снова остаться одним. Анюта с ними простилась, но на двор не взглянула. Никогда бы больше не видеть, даже во сне, этот двор и яблоню у изгороди, а под яблоней стол со скамейкой. Домой, домой!

Правильно им советовали добрые хуторяне — надо было переждать. Ну и наглотались же они пыли, неделю на зубах скрипело. Даже на проселке их то и дело обгоняли машины, а выехали на большак — и застряли на обочине. Целую армию пропустили: и колонны пеших солдат, и лошадок, устало тянувших орудия, и машины, машины… Анюта глядела, откинувшись на мягкие узлы. Пусть хоть две армии пройдут, она не устанет пережидать. НАШИ! С одной машины им помахали рукой, блеснули в улыбке белые зубы. Не хватало музыки. В Анютиных мечтах музыка обязательно играла. И бодро шагали мимо их дома веселые солдаты. А она стояла на крыльце в своем лучшем платье с оборками, в том, что досталось ей от Любаши. Но об этом ведь никто не знает.

Прошло наше войско, чуть развиднелось от пыли, и подводы заскрипели дальше. Что делать: в будничной жизни все так некрасиво и непразднично. Анюта давно с этим смирилась. Можно закрыть глаза и домечтать, принарядить и осчастливить обыкновенное. Главное-то сбылось! Мать с Настей брели тихие и разочарованные. Они, оказывается, все глаза проглядели, думали, своих мужиков в этой колонне повстречать. Домна над ними посмеялась: чего захотели, сейчас прямо все дубровские мужики мимо вас промаршируют. Зато теперь со дня на день можно ожидать вестей, почтарка появится, письма понесут. А если так шибко немца погонят, то через две-три недели война закончится. От таких разговоров женщины снова повеселели.

Анюта с удовольствием послушала, потом закрыла глаза, чтобы додумать-домечтать. Особенно сладко было помечтать о том, как они с Витькой будут стеречь на дороге своего папку, именно в том месте у Прилеп, где он велел им встречать. Но не дали ей помечтать, дорога то и дело отвлекала. Сначала завиднелся обугленный немецкий фургон. Его столкнули с дороги, чтобы не мешал, и он покорно завалился набок. А вокруг фургона, по всему полю рассеяны зеленые бугорки.