Колодцы знойных долин - Сатимжан Санбаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В дверь было видно, как по тропинке, что вилась вдоль родника, бредет дервиш. Вот он присел у четырехугольного камня, на котором чернел ковш из карагача, зачерпнул воды и стал пить. Потом отер рукавом рот, прикрытый нестрижеными усами, и посмотрел в сторону юрты. Поднялся и зашагал к ней.
Шакпак поднял голову и хмуро свел брови.
— А где бесстрашные джигиты племени клыч? — спросил он.
— В степи! — ответил с некоторым удивлением лучший мастер клычей. — Они бесстрашны, но осталось их мало.
— Где искуснейшие воины карлуки? — медленно проговорил Шакпак.
— В горах! — ответил другой художник. — Мои сородичи стали искусными земледельцами и плохими воинами.
— Где реет знамя беспокойных канглы?
— Над великим чинком Устюрта! — последовал радостный ответ. — Слава приходит к ним после того, как я ставлю им надгробный памятник.
Последовало долгое молчание, прежде чем Шакпак заговорил снова:
— Что делают мои адаи?
— Дерутся между собой, — уныло ответил четвертый. — Город пришел в запустение.
Шакпак задумчиво кивнул. Было видно, как дрожат его пальцы, перекатывая камень. Ученики старались не смотреть на него. Они давно ждали этого разговора, готовились к разным неожиданностям, но Шакпак все равно застал их врасплох.
— Что стоит на могиле моего брата?
— Ничего, — ответил канглы. — Он пожелал, чтобы могила осталась неприметной. Похоронен там, где он убил хорезмийского бека.
— Убил? Слава аллаху…
И опять в юрте воцарилась тишина.
Дервиш в узаие — наплечнике из козлиной шкуры, что-то приговаривая, бродил теперь вокруг юрты. Наконец отважился и переступил через порог. Люди облегченно зашевелились и посмотрели на него с надеждой.
— Кто-то вошел сюда? — Шакпак тоже поднял голову.
— Путник, — ответил дервиш.
— От тебя пахнет потом и солнцем, — Шакпак невесело улыбнулся, находясь еще во власти разговора с учениками. — Эта юрта — твой дом.
— Я пришел послушать тебя.
— Кто ты?
— Бекет.
— Что? — Тонкие, длинные пальцы Шакпака замерли на миг, затем снова начали ощупывать камень. — Я знаю, что он убит, — проговорил он через минуту.
— Его нельзя было убивать.
— Так кто же ты?
— Бекет.
Шакпак усмехнулся:
— Что будет, когда ты умрешь?
— Появится третий.
Дервиш, высокий смуглый старик, стоял у двери и спокойным, каким-то по-детски безмятежным взглядом смотрел на сидящих. Неловкие, напряженные позы их смешили его, и он чувствовал себя непринужденно. А художники молчали, хотя знали известного толкователя снов.
— Ты тоже лечишь безумных? — медленно, растягивая слова, спросил Шакпак.
— Я оберегаю людей от беды.
— Так ты толкователь снов?
— В минуты сомнений душа оставляет тело и предполагает оставшийся путь, — стал объяснять старик, заученно взмахивая руками. — Люди называют это сном. Говори.
— В трудное время снится конь рыжей масти, и я просыпаюсь в страхе, спасаясь от него. Ночью он приснился опять.
— Это обладатель твоей души.
— Значит, моя смерть от коня? — Белые зрачки Шакпака неподвижно смотрели поверх дервиша. И дервиш построил ответ на этом взгляде.
— Зрение орла, парящего над степью, и сила его крыльев — вещи разные, Шакпак. Их единство продляет птице жизнь. Подчини свое тело духу, и ты забудешь о смерти.
— А сны? Они сказали неправду?
— Ты нашел свою истину? — Толкователь снов ответил вопросом. Люди, захваченные словесной дуэлью, не заметили этого обычного приема баксы и толкователей.
— Да, — ответил Шакпак. — Ошибка начиналась там, где я оторвал камень от земли. Но я слеп.
Прославленные мастера разом повернули головы к Шакпаку: впервые учитель говорил вслух о своих сомнениях, и пальцы его, перекатывающие камень, были сейчас подобны змеям: сильные, гибкие и длинные.
— Нет болезней, которые смогли бы сломить человека, ибо человек сам создает их. — В голосе старика зазвучал металл. — Уверься в своей силе, и сны станут твоим зрением.
— А вожди? Несправедливость? Дадут ли мне свободу для работы?
— Несправедливость — та же болезнь и потому тоже излечима. Она сильна, пока человек слеп. Ты слышишь тепло и звон?
— Д-да, — нерешительно произнес Шакпак.
— Это голос будущих поколений. Ты уже видишь мир.
Дервиш повернулся и задел плечом створки.
— Ты уходишь?
— Прозрение ведет к борьбе, борьба к победе, — торопливо проговорил старик, переступая через порог. — У тебя есть еще пальцы. Может быть, ты увидишь мир так чудно, как не видят его зрячие.
— Постой! — Шакпак поднял руку. — Ты не ответил… А смерть? Когда она случится?
— Когда почувствуешь, что шагнул в бессмертие, — голос дервиша стал удаляться. — Ты будешь жить, пока не утвердишь свою истину. Она как ребенок, знай, ее надо лелеять…
Прославленные мастера сидели точно оцепенев. Вся беседа Шакпака и толкователя снов показалась им построенной на намеках, как бывает только у хорошо знающих друг друга людей.
Но художникам было известно, что Шакпак и дервиш не встречались до этого ни разу. Что-то сверхъестественное чувствовалось в их диалоге, подобном выпадам двух батыров на поединке, когда властвует особенный закон и никто другой не имеет права вмешиваться в спор. Поняли художники, что Шакпак не передал им еще своей мудрости. До сего часа они преклонялись перед тем Шакпаком, которого знали до заточения, преклонялись, хотя решение иных наскальных работ его осмеливались и оспаривать. Ореол необычности снова окружал Шакпака, и он предстал им все тем же наставником, и, может быть, подумалось каждому из четырех, что только теперь наступает для них пора настоящего постижения искусства. И когда Шакпак рассказал им идею храма, который должен быть вырублен в скале, в чреве земли, они были готовы к работе. Не через изображение лотоса и не через буйный танец кобылицы и жеребца решил он показать торжество жизни, а через движение. Вечное движение является смыслом жизни на земле, его и выразит храм. Этим продержится он тысячелетия. От стремления быть хозяином огромной степи должно родиться стремление овладеть плоскостью, стеной, поверхностью скалы. И сперва необходимо захватить все пространство, потом уже следует заполнить его рисунком и на конечном этапе дать волю цвету, а мысль и умение свое посвятить обработке деталей. Это распространяется не только на роспись, а должно лечь и в основу его храма.
Четыре его ученика вырубят в скале четыре помещения, идущих друг к другу крестом, что явится выражением необъятности земли. У
