Серебряный лебедь - Дина Лампитт

Ровно в десять часов лакей, облаченный в пурпурную ливрею, распахнул двери Центрального Входа, и карета, которая должна была отвезти жениха в церковь, выехала за ворота.

Церковь в Саттоне после гонений на папистов почти не использовали, хотя в ней и проходили мессы, поэтому больше всего народу там собиралось в дни, когда можно было полюбоваться на венчающуюся пару.

В золотистом одеянии и с тюрбаном на голове, в котором сиял изумруд величиной с яйцо, стоял Черномазый, дожидаясь своего хозяина. Наконец Джозеф появился в огромных дверях, приветствовавших Энн Пиккеринг, когда она была невестой, принявших Елизавету, прекрасную дочь Генри Тюдора и Анны Болейн, проводивших тело сэра Ричарда Уэстона в последний путь в церковь Святой Троицы, куда и должна была направиться свадебная карета. К жениху подошел его огромный преданный слуга и сделал то, чего не делал с тех пор, когда хозяин нашел его нищим ребенком на улице Лондона: когда Джозеф протянул негру руку, чтобы тот помог ему войти в карету, Черномазый наклонился, поцеловал унизанные драгоценностями пальцы и сказал: — До конца моих дней… С этими словами он вскочил на козлы, а на запятках поехали два лакея. В доме грянула увертюра «Музыки воды» и Джозеф отбыл.

Следом отправилась карета со всей семьей, и в доме остались только Джон Уэстон и Сибелла. Она медленно спускалась по лестнице, несколько слуг поддерживали кринолин платья, чтобы ей было легче идти. Когда Джон, стоя у подножия лестницы, увидел ее, ему показалось, что кто-то наблюдает за ними из темного угла. Сначала он не узнал Гиацинта, но это был именно он. Юноша сменил рабочую одежду на красивый костюм из хорошего бархата, а его густые вьющиеся волосы, хотя и прикрытые париком, сзади были завязаны лентой. — Мэтью! — воскликнул Джон. Но Гиацинт не слышал его. Он смотрел вверх, на Сибеллу, взглядом, глубоко тронувшим Джона. Лицо юноши светилось необыкновенной нежностью и добротой. У Джона не осталось никаких сомнений, что этот молодой человек любит его подопечную, потому что в его взгляде были гордость отца, любовь брата и покорность сына одновременно.

Когда невеста ступила на последнюю ступеньку лестницы, Гиацинт шагнул вперед. Он вытащил из-за спины огромный букет ароматных утренних роз и разбросал их на ее пути к выходу, чтобы она могла покинуть дом, пройдя по ковру из цветов. Сибелла ничего не сказала и взяла Джона под руку, словно до сих пор была маленькой бедной девочкой, впервые пришедшей в дом. Но в дверях она все же обернулась к Гиацинту и вымолвила:

— Прощайте.

Затем она вошла в свою свадебную карету, слуги помогли ей уложить длинный шлейф платья. Гиацинт молча сел в маленькую карету, которая должна была ехать позади ее экипажа. Теперь он сидел напротив Джона, но хозяин дома, очевидно, не имел желания разговаривать, так как сразу же приказал кучерам отъезжать, и они ударили кнутами по спинам лошадей. Маленькая кавалькада сначала выехала на узкую дорожку, ведущую к большой, затем миновала широкие ворота и поехала по направлению к Гилфорду в ярком свете солнечного июньского утра.

В городе кареты невесты и Джона Уэстона встречали толпы народу. Все жители города — мужчины, женщины, дети и даже грудные младенцы — приняли участие в этой великолепной процессии, держа друг друга за руки и надев по такому торжественному случаю праздничные наряды. Впереди всех, слегка пританцовывая, шли два скрипача и волынщик, стараясь извлечь из своих инструментов все мыслимые и немыслимые звуки. Музыка, шум и крики толпы почти заглушили веселый и торжественный перезвон свадебных колоколов, доносящийся с колокольни церкви Святой Троицы.

Женщины пробирались сквозь толпу, чтобы разглядеть невесту, мужчины выкрикивали приветствия только ради того, чтобы услышать собственные голоса и насладиться ими, дети кричали наперебой. Где-то уже завязалась драка, перевернули повозку с рыбой, и послышались оглушительные вопли. Джон высунулся из окна кареты и стал орудовать своей тростью, чтобы расчистить путь. Под аккомпанемент громких криков и постоянного щелканья кнута они наконец двинулись вперед, и на подъезде к церкви Сибелла вся засветилась от радости и восторженного ожидания, услышав торжественные звуки органа.

Торопясь и толкаясь, ремесленники пробирались в церковь и останавливались в задних рядах, держа в руках шляпы и шаркая ногами. Впереди расположилось все высшее общество Лондона — напудренное, пышно одетое и обильно пахнущее духами. Знатная публика непринужденно беседовала, выражая полнейшее презрение окружающей обстановке. Но среди блистательного общества выделялось одно очень красивое лицо. Это была Мелиор Мэри. В великолепном платье цвета дамасской розы и в шляпке, увенчанной страусовыми перьями, она с нетерпением ждала свою названую сестру. И невозможно было описать эмоции, отразившиеся на лице девушки, когда ее глаза отыскали в толпе брата Гиацинта, немного замешкавшегося у входа в церковь, полутемное помещение которой было наполнено запахом истории.

Люди в церкви приумолкли, поэтому у Мелиор Мэри не было времени рассматривать Гиацинта. Со своего места встал Джозеф Гейдж и повернулся лицом к входу. Он поднял к глазам позолоченный лорнет. Навстречу ему шла Сибелла, сверкая драгоценностями, а бриллианты на его пальцах можно было сравнить по величине только с бриллиантами, украшавшими ее шею.

Во внезапно наступившей тишине раздался высокий голос старого священника, произносящего слова, открывающие церемонию. Жених и невеста преклонили перед ним колени, и их жизни перед лицом Господа были соединены до конца их дней на этой земле.

А в толпе тихо плакал Мэтью Бенистер, не его слезы остались незамеченными на фоне других слез, пролитых в тот день.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Когда изящный корабль с гербом Гейджей на топ-мачте выходил из порта Дувр, дул легкий игривый ветерок, и судно пошло по воде, как прекрасный лебедь. Сибелла, стоя на палубе и глядя на белые паруса, радостно устремленные к утреннему небу, смеялась и хлопала в ладоши. Она была и женщиной, и ребенком одновременно. Ее глаза горели от возбуждения и восторга, а чувственные губы были переполнены любовью, уже изведанной в объятиях мужа. И Джозеф, как всегда, изысканно одетый в пурпурный сюртук с розовой отделкой, смеялся вместе с нею, глядя на мир по-новому, ее глазами.

Несмотря на все свои странности и репутацию мота и повесы, он любил ее даже больше, чем раньше. Лондонское общество считало маловероятным появление какой-нибудь миссис Джозеф Гейдж, а уж что в такой роли выступит никому не известная шестнадцатилетняя девочка из отдаленного района Суррея — это казалось просто невозможным.