Княжна (СИ) - Кристина Дубравина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже для друзей хороших.
Пчёлкин отвёл взгляд в сторону. Злость чуть ли не на весь свет белый, как на американских горках, то росла с каждым мигом, то, напротив, стремительно падала. Витя посмотрел на красный полузаброшенный завод, не оправдывающий своей надобности, и спросил резким голосом:
— Что делать собирался после встречи с Князевой?
— Йа… — начал Озолс, но осёкся сразу, сглатывая слёзный ком посреди горла. — Йа с Риги сам. Но б’ьежать р’эшил. Н’э ясно, во что выль’этся п’эр’эворот. А йа жить хочу.
«Соображает» — подметил про себя Пчёла. Чуть почесал переносицу, продумывая, куда девать этого юнца потом. Кулак сжал до хруста в костяшках, отчего латыш дёрнулся.
— Жить хочешь, значит? — повторил Витя и, не дожидаясь ответа, кивнул. Посмотрел на Андриса, и тогда злость пережила новый подъем. Под ребрами загорелось всё, дымом чёрным зашлось, словно Пчёлкину промеж легких тряпку, смоченную в керосине, пропихнули, а потом спичку поднесли, всё к дьяволу в пепел оборачивая.
Он выдернул пистолет из-за пояса раньше, чем действительно того захотел.
Дуло прижал прямо под рёбра к латышу. Озолс воздуха в легкие побольше набрал, словно заорать думал, подобно резанной свинье, но так и замер с раскрытым ртом, даже не просипев в жалости, лишь заново в истерике прокрутил сказанные слова в голове, думая, где-что не так сказал.
Сама смерть ему дыханием холодным затылок огладила.
— Раз жить хочешь, то слушай меня внимательно, хер балтийский, — прошипел Пчёлкин, себя плохо узнавая. Он себя не видел, но подозревал, что глаза остекленели, сделав взор совершенно равнодушным к паническим вздохам латыша.
Вены возле горла задрожали от пульса так, что дышать стало трудно. Но он, почти на одном дыхании, прошипел:
— Здорово, что «друг» у тебя такой, как Князева, есть. Но бывает так, что судьба разводит. И тебе с Аней я тоже искренне советую не пересекаться больше. Это в Риге вы дружили, а теперь она домой вернулась. Да и ты, в конце концов, с Латвии бежишь, так что… связь вам поддерживать тяжело будет. Тем более, скоро новые люди в окружении у обоих появятся. Так что, имени Аниного ты через месяц, сука, вспомнить не посмеешь. Иначе, клянусь, найду тебя в любом селе. Ты понял меня?!
Собственный крик отразился от торпедо автомобиля, вынуждая латыша под его пистолетом вздрогнуть, сжаться в несколько раз, а потом закивать часто-часто. Пчёлкин едва не цокнул языком в удовольствии произведенным эффектом, но и понимал, что иной реакции быть попросту не могло. Сильнее бы он удивился, если бы латыш оказался спокоен. Или возмущаться стал.
Но тогда, вероятно, пришлось бы потом тело куда-нибудь в Клязьму скинуть. И отстегнуть за мойку салона хорошую сумму.
— Пон’ьял, — шепотом просипел Озолс и зачем-то руки вскинул, словно мог прятать за ними что-то. Витя молчал, ощущая, как под дулом пистолета поднималась и опускалась грудь Андриса, а потом вдруг крепче прижал огнестрел к ребрам, вынуждая латыша едва ли не в угол забиться, и сказал:
— Молодец. А то, знаешь…
И раньше, чем мысль закончил, Пчёла отвёл пистолет от бока мужчины и выстрелил прямо в раскрытое окно. Пуля пролетела перед лицом Озолса в десятке сантиметре максимум и в такт его громкому «ах» у попала в металлический лист забора.
Гильза отскочила от ограды и закатилась куда-то за шину, брошенную разлагаться долгие десятилетия. Андрис выдохнул, словно прошелся по натянутому над пропастью канату, а в следующий миг заколыхался беззвучно. Не моргал, не дышал толком, лишь прямо смотрел, словно перед глазами пробегались киноплёнкой самые яркие моменты его жизни.
От парализованного трупа Озолса отличала лишь слеза, капнувшая с нижнего века на скулу.
А Витя, едва ли сбитый с толку звуком, ставшим знакомым, закончил спокойно:
— …У забора мог стоять ты. И, поверь, друг, если Аня о тебе ещё хоть раз услышит, то мои люди смогут сделать так, чтобы пуля всё-таки не отскочила.
Пчёла чуть дымящимся от выстрела дулом ткнул в голову болванчика, отчего тот сразу же закачался из стороны в сторону. Обернулся к латышу, спросил ровно:
— Всё усёк?
Озолс посмотрел на игрушку на торпедо, которая постоянными кивками ему подсказывала, что ответить, как сказать, и тогда Андрис снова качнул головой. Он на всё был готов, чтобы хоть немного отвести от себя опасность, не выпасть из машины в лужу грязи с пулей в черепной коробке.
«Прости, Аня. У меня выбора не было»
Пчёлкин положил пистолет на подлокотник так, чтобы дуло упиралось прямо в локоть Озолсу. Латыш замер, не рискуя шевелиться лишний раз, даже чтобы вытереть слёзы, что совсем не мужественно, но очень по-человечески бежали по лицу. А Витя, чувствуя какую-то бескрайнюю гордость, какую чувствовал после удачно кончавшихся стрелок, достал из кармана рубашки толстую пачку купюр — как рублей, в одной купюре которой был целый миллион, так и долларов, что с каждым годом лишь крепче становился.
— Сколько за Анину комнату отдал?
Озолсу потребовалось несколько десятков секунд, чтобы вспомнить отданную сумму, а потом ещё в руки себя взять и ответить, а не проскулить жалостливо:
— Тр’ьи с п’аловиной мил’ьона взйал.
Пчёлкин прыснул; а у старика, выходит, губа не дура, раз за комнатку такие бабки потребовал! Витя качнул головой, но отсчитал пять купюр: две по миллиону, три — по пятьсот тысяч. Потом положил их на торпедо. Чуть подумал, и из стопки с долларами достал двести баксов.
Добавил сверху, с громким хлопком опустил ладонь на бабки, которых Озолс, вероятно, в глаза не видел никогда.
— Здесь за Князеву. Она тебе больше ничего не должна. Причин её искать, писать Ане у тебя нет. Повторяю, чтобы ты точно это запомнил, и знал, к чему могут привести попытки с ней связаться.
Он выдохнул с небольшой тяжестью, но быстро себе сказал, что это временно. Скоро его отпустит, и Пчёла поймёт ещё, что правильно поступил.
Потому что устранение конкурентов — важнейший этап. В любом деле — как в работе, так и… на личном фронте.
Жизнь сама это ему не раз показывала.
Андрис не сразу деньги взял, но, когда Пчёлкин, выдохнув, убрал пистолет обратно за пояс, рука латыша — трясущаяся, как после жесткой попойки — всё-таки потянулась к богатствам, которых в Риге не получил бы никогда. Озолс сложил деньги в карман брюк, а потом стёр сырые дорожки с лица.
Вот как успокоить могла пачка деньжат!.. И подруга, оказывается,
