Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возвращаясь по хребту домой, еще издали увидел у своей избушки костер.
Осторожно вышел на поляну: меж берез мирно хрумкал травой стреноженный конь, желтые блики лизали темные стены избушки и скалы за ней, у костра спиной ко мне сидел широкоплечий мужчина. Медленно поднял голову, скупо улыбнулся.
— Садитесь со мной пить чай. — Он подвинулся на чурбаке, уступая мне место. — А я думаю, кто тут живет. Смолокур я. Сейчас работаю как раз вон на том хребте. Землянка у меня там. Увидел позавчера костер, ну, думаю, если завтра опять будет, съезжу. Вдруг кто-нибудь из знакомых. Так считай, что в гости приехал
Чай попахивал дымом, жестяная кружка жгла руки и губы, томительная луна поднималась все выше, мы долго молчали, шумно дули в крутой кипяток.
— Смотрю, ни ружья, ни даже порядочного ножа нет. На охотника непохож. Какая нужда привела сюда?
— Просто так, отдохнуть.
— Отдохнуть? — он внимательно посмотрел на меня. — Это верно. Осень тут особенная. Вроде бы нет, нет ее, а чуть первый мороз — и зашумит листолет. В день, в два все обтрясет. И душу обтрясет, всю тяжесть выдует, потом даже страшно бывает, гулко там как-то становится. Вот еду я, к примеру, по тропе. Уж какой год по этим лесам слоняюсь, а все словно в первый раз. Разину рот, как дурак, и не могу оторваться. Как во сне. Хватишься, а день уже пролетел.
Потом мы лежали в темноте избушки на нарах. Мой новый знакомый говорил о покосах, о надвигающейся зиме, под нарами осторожно возились мыши, я думал о своем, и его далекий тягучий голос сквозь шепот листопада, как древняя смутная песня, тревожил душу, там тоже шел листопад, но горечь не осыпалась.
Утром мы снова пили чай. Поднялись на вышку, и он перечислял мне названья хребтов, полян и распадков.
Потом он уехал. Забираясь в седло, вспомнил:
— Да, я хотел рассказать тебе об осеннем гоне лосей. Ну уж ладно, потом.
Он сказал это так, словно через час, второй вернется, а впереди у нас долгая совместная жизнь в этой избушке. Мы молча улыбнулись друг другу.
Потом было еще несколько таких похожих и непохожих друг на друга дней, слившихся в памяти в один счастливый, немного горьковатый праздник: желтый студеный рассвет, иней на жухлой траве, луна меж берез и шорох осыпающихся листьев. С каждой ночью морозы становились сильнее, багряные мазки осинников внизу в долинах стали зелено-голубыми, с вышки даже в полдень сгоняли студеные сквозняки, от них приходилось прятаться за скалы, и я стал собираться в дорогу.
Собрал в кучу головешки. Долго не мог уйти. Старался оставить в памяти все: и избушку с высокой травой на крыше, и ветхую скрипучую вышку, и желтую шелестящую вьюгу. Я знал, что никогда больше не увижу этой поляны. На свете слишком много дорог, чтобы проходить каждую хотя бы дважды.
А все же — зачем мы лезем в горы?.
Повесть
Учитель географии заслуженный мастер спорта Валентин Петрович Прохоров последний сезон работал в горах — он был начальником высотной альпинистской экспедиции.
Здесь, в экспедиции, никто не знал об этом — что он прощается с горами, даже не догадывался, а он тем не менее работал последний сезон, и все для него, хотя по природе своей он и не был особенно-то склонен к эмоциям, было овеяно грустью прощания.
А тут еще Саша Слесарев, как соль на свежую рану. Старый альпинистский волк, один из тех немногих, с кем Прохоров начинал, один из немногих из той славной когорты, которая за последние годы не только сильно поредела, но и вообще, можно сказать, ушла в легенду: одни успокоились по домам, другие уже навсегда успокоились. Первоначально Слесарева не было в списках экспедиции— прилетел неожиданно, застенчивый, молчаливый и едкий. Прилетел и еще больше растревожил душу. Не говоря уже о том, что наложил свой, слесаревский отпечаток на всю работу экспедиции.
Началось с того, что выпускающий экспедиции Юра Егоров, в общем-то хороший парень, только, может, чересчур пунктуальный, въедливый и настырный, выпуская очередную группу на маршрут, не обнаружил в рюкзаке Слесарева красных сигнальных ракет (на случай несчастья), другие были, а красных — нет. Поднялся шум. Слесареву бы молчать, а он попытался объяснить, улыбнулся:
— Я всю жизнь хожу без красных ракет.
— А у меня не пойдешь. Не выпущу.
— Но меня выпускали…
— Значит, хреновые были выпускающие, — отрезал Егоров.
— Полевой — хреновый выпускающий?! Хергиани? — недобро усмехнулся Слесарев.
— Хергиани погиб. Нечего спекулировать на имени Хергиани! И вообще — хватит трепаться! Не берешь ракеты — снимаю! По палаткам, ребята! Ваш руководитель не готов к восхождению.
Слесарев пытался ему что-то сказать. Но Егоров уже уходил.
— Я снял его с маршрута, — бросил он на ходу Прохорову.
— Может, сделаешь для него исключение, — вполголоса, чтобы никто не слышал, — сказал Прохоров. — Ведь это же Саша Слесарев.
— А мне плевать, что Слесарев! Все твердят: Слесарев, Слесарев! Порядок — есть порядок! И нарушать его никому не позволю.
— Но он всю жизнь ходил без красных ракет. Понимаешь, всю жизнь. Суеверие такое вот дурацкое. И ничто с ним нельзя поделать. Многие пытались его ломать — ничего не вышло.
— А дисциплина? — взорвался Егоров. — А какой пример молодым? Нет! Пусть Слесарев, пусть заслуженный мастер, пусть док тор наук — никуда он не пойдет. Суеверие, видишь ли, у него, как у бабы-яги. Суеверие— сиди на печи, не хрен в горы ходить.
— За двадцать лет в горах у него не было ни одного несчастного случая. Понимаешь — ни одного! А другие ходили с красными ракетами— и возвращались с трупами или вообще не возвращались.
— А какой пример молодым? Начальник, ты не думаешь, что занимаешься демагогией и попустительством?
— Но об этом, кроме нас с тобой да его, никто не будет знать… Выпусти.
— Выпущу, если возьмет ракеты.
— Не возьмет. А возьмет — все равно выбросит. Отойдет метров на двести от палаток и выбросит.
— Тогда к чертовой матери снимай меня из выпускающих! — взорвался Егоров. — Не альпинистская экспедиция, а какая-то масонская ложа. Суеверие у них, видите ли. А завтра будут на картах гадать: идти им на восхождение или не идти.
Они переругивались, а Слесарев зло улыбался в стороне.
В конце концов Егоров выпустил его на маршрут — без красных ракет,
