Солнечная сторона улицы - Леонид Сергеев

— Напрасно смеетесь, — остановил их Николай Иванович. — Лошади издревле наши великие друзья и помощники. Например, они десятилетиями участвовали в сражениях. Если б не лошади испанцам было б трудновато завоевать Америку. Просто туземцы до той поры не видели таких животных, и в панике бежали. От небольшого отряда всадников бежали тысячи вооруженных туземцев, так то…

Иногда Николай Иванович приглашал нас к себе, для «мужского разговора», и чтобы «снабдить литературой для внеклассного чтения». Прежде чем вручить книгу, он артистично прочитывал пару-тройку захватывающих страниц, чем сильно заинтриговывал нас — потом, дома, остальное мы просто проглатывали.

Раздав книги, Николай Иванович нарочито приказным тоном бросал жене, приветливой толстушке:

— Вера Петровна, пожалуйста, чай! — а нам подмигивал: — Мужчины должны заниматься делом, а женщины варить кашу и заваривать чай.

У Николая Ивановича жил кот. Понятно, у необыкновенного хозяина и кот был необыкновенный — одноглазый, по кличке Нельсон. Глаз он потерял, как и знаменитый адмирал, в сражениях (разумеется, кошачьих). Нельсон являлся полноправным членом семьи: обедал с хозяевами за столом (на отдельном стуле), спал с ними же на кровати; когда Николай Иванович отправлялся в школу, Нельсон тоже шел «на работу»: обходил дом, метил территорию. Обратно в подъезд его впускал кто-нибудь из соседей; он подбегал к двери и вопил на весь дом.

Каждую весну Нельсон уходил на три-четыре дня «на свадьбу». Однажды прошла неделя, а он все не появлялся. Николай Иванович с женой забеспокоились. Потом заметили: перед дверью соседки, у которой жила собака девица, лежит пес жених. И на первом этаже под почтовыми ящиками лежит еще один поклонник страдалец. И перед подъездом — третий. Тут Николай Иванович и понял, почему Нельсон не возвращается; пошел на поиски и за домом обнаружил кота — он весь трясся от страха. Такой был «адмирал».

Как на качелях

Моя мать всегда просыпалась с улыбкой и всегда по утрам напевала. Отец говорил, что у нее счастливый характер. Я же постоянно вставал с «левой ноги». Утром меня раздражало карканье ворон, бой часов у соседа, даже запах жареной картошки, тянувший из кухни. А уж пасмурные дни наводили такую тоску, что я подолгу не вылезал из-под одеяла. Как-то в один из таких дней мать подошла к моей кровати и сказала:

— Вставай скорее! Ты хотел уроки доделать, задачи решить. И завтрак готов.

— Еще посплю немного, — буркнул я и натянул одеяло на голову.

«Зачем вставать, когда под одеялом так тепло. К тому же задачи можно решить и под одеялом, а потом встать и быстренько записать». Но мать продолжала меня тормошить:

— Эх ты, курица, а не мужчина. Говоришь одно, а делаешь другое. Вставай!

С трудом я слез с постели и, не открывая глаз, на ощупь поплелся к умывальнику. После завтрака немного пришел в себя, но не совсем. Надо было садиться решать задачи, которые не успел решить вечером. Полчаса сидел над ними, но так ни одной и не решил. Настроение вконец испортилось.

Когда я вышел из дома, все вокруг выглядело противно: и потрескавшиеся березы, и покосившийся забор, на котором было написано: «Катя дура»; неприятно холодил утренний воздух. По дороге в школу встретил Надьку Кокину, которая училась во вторую смену, — она крутилась на одном месте, раскинув руки в стороны. Беспокойная Надька в школе была участницей всех кружков и театральной студии. «Корчит из себя танцовщицу», — с неприязнью подумал я и прошел мимо. Остановился около дома, где жили старики. Старушка сидела на крыльце и, часто моргая, смотрела, как дед сажал в ящики цветы, при этом что-то советовала деду, называя его Дуся. Дед соглашался, кивал и в ответ звал старушку Буся. Подойдя ближе, я услышал:

— Странный ты, Дуся! С тех пор как полысел, все цветы сажаешь. А ведь в молодости совсем их не любил.

— Брось, Буся! Странный, странный! — бормотал дел. — Я и раньше цветы любил. Еще мальчишкой, бывало, иду с рыбалки, обязательно матери букет нарву. — Дед провел ладонью по лысине и вздохнул:

— Эх, Буся, Буся! В детстве ведь у меня были золотистые локоны, да! Мать девочку хотела, а родился я. Так она до трех лет мне волосы отпускала и в платья наряжала…

— А у меня в детстве, — затараторила старушка, — были две длинные косички…

«Как? Неужели и они были маленькие? Глупые какие-то», — мелькнуло в голове. Потом я увидел шофера дядю Федю — он лежал под самосвалом и что-то ремонтировал. Я встал рядом, стал смотреть — починит или нет? Стоял, стоял, потом говорю:

— Чтой-то, дядь Федь, машина у вас часто ломается?

— Иди в школу. Опоздаешь! — буркнул дядя Федя.

«Так ему и надо, что машина сломалась», — подумал я и отошел. На овощной палатке заметил пустую консервную банку. Не раздумывая, достал рогатку и выстрелил. Голыш упал рядом с банкой. Только прицелился второй раз, как из-за прилавка выглянула продавщица.

— А ну, прекрати пальбу! А если меня убьешь?! В тюрьму захотел?!

Потом я увидел впереди Сашку Карандашова с портфелем; он шел вприпрыжку, чиркая расческой по стенам домов. Заметил меня, подскочил:

— Приветик! А у меня во что! — достал из кармана пищалку и пискнул. — Вчера ходил на речку, а там камышины! Из них отличные пищалки получаются. — Он пискнул мне прямо в лицо и перевернулся на одной ноге.

— Покажи своей бабушке! — крикнул я. Меня просто взбесил этот владелец богатства. Мало того, что он не позвал меня на речку, еще похвалялся пищалкой! «Ну, погоди, — подумал я. — После школы сделаю себе свистульку из липы, посмотрю, как ты тогда попищишь!»

— Побежали, а то опоздаем! — спохватился Сашка.

— Беги! — отрезал я и направился к углу улицы, где сидел сапожник дядя Коля.

— Что, в школу спешишь? — спросил дядя Коля, когда я подошел.

— Угу.

Некоторое время я наблюдал, как дядя Коля вколачивал в башмак гвозди. Воткнет гвоздь наискосок, чтобы лучше входил, и с одного удара вколачивает; а другой гвоздь держит во рту наготове, губами за шляпку.

— Хорошо быть сапожником, правда, дядь Коль? — сказал я.

Он ничего не ответил, только пожал плечами. А я продолжал:

— Можно работать, а можно идти домой. Сам себе хозяин, что хочешь, то и делаешь.

Дядя Коля снова промолчал; он уже прибил подметку, поставил башмак на деревянную плашку, стал обрезать лишнюю кожу. Нож был широкий, из пилки; резал кожу мягко, как масло.

— Ты в школу не опоздаешь? — вдруг мрачно спросил дядя Коля.

— Не-ет, — протянул я, но все же отошел, и подумал: «Скучный какой-то. Все время молчит».

В школу я все-таки опоздал, но к моему удивлению, учитель даже не спросил, где я задержался; только сказал:

— Проходи, садись скорей.

Это было первое, что подняло мое настроение. Второе произошло после того, как учитель заявил, что спрашивать задачи не будет, а начнет объяснять новый материал. Третье, и самое главное, произошло на следующих двух уроках, когда я получил подряд две пятерки. До этого я и четверки получал редко (а стоило мне увидеть учителя математики, как я вообще тупел и никогда не получал больше тройки), и вдруг такой успех! Первую пятерку я получил на уроке рисования. Учитель дал задание: нарисовать праздник; каким мы его представляем. Я нарисовал праздник на воде: ночное море и огромный корабль, весь в огнях. Корабль салютовал, и в темном небе сверкал фейерверк.

— Хороший рисунок, — сказал учитель и приколол мою работу к доске.

А потом была ботаника.

— Сегодня я расскажу вам о растениях-хищниках, — объявила учительница. — Слышал ли кто-нибудь из вас о них?

Я сразу вспомнил, как летом на рыбалке отец показал мне пузырчатку, и громко выпалил:

— Я видел пузырчатку.

— Очень хорошо, — сказала учительница. — Расскажи нам, где ты ее видел?

— Летом мы с отцом много рыбачили, — начал я. — На удочки. Ловили окуней, иногда плотвички попадались. А однажды поймали огромную щу…

— Ты говори о пузырчатке, — остановила меня учительница.

— Тогда и пузырчатку отец мне показал. Она растет в воде. Вся в воде. И вся в пузырях. Над водой — только стебель да цветок. Желтый такой, как флажок…

— Правильно! — кивнула учительница. — На конце листьев пузырчатки большие и маленькие пузырьки. От них она и получила свое название.

— Пузырьки имеют дверцы, — продолжал я.

— Клапаны, — поправила учительница.

— Клапаны, — повторил я. — Спасается малек от окуня, ткнется в дверцу-клапан, она откроется и скроет малька. Только потом захочет малек выбраться наружу, а дверца его не выпустит. Так и съест пузырь малька.

Ребята загудели, заерзали на партах, но учительница сказала:

— Да, так. Стенки пузырька выделят кислоту, отравят малька и постепенно переварят совсем. Спрятался малек от окуня, да попал в западню… Молодец! Садись, пять!