Игра в Тарот - Алексей Грушевский

— Да как тут выжить?

— Думай, рыжий, думай. Завтра комиссия приезжает. Будут решать, что с коммуной делать. Рис то не растёт. Если не придумаешь чем китаёз соблазнить, расформируют нас.

— И что же тогда? Неужели отпустят?

— Ага, отпустят. В Русскую Республику, как не перевоспитавшихся.

Толик зябко поёжился. Как-то иметь дело с выжившими русскими ему не хотелось. Инстинктивно он всхлипнул, потрясённый этой перспективой, дохнувшей на него чем-то жутким ужасным, и прижался к мускулистой и горящей плоти Пал Палыча.

Пал Палыч, улыбнулся, крепко взял его за шею и резко притянул к себе. Шея стрельнула болью, Толик невольно застонал. Одной рукой Пал Палыч плотно прижимал голову Толика к своей груди, буквально вдавил в себя, крепко держа за побитую шею, другой же ласково лохматил его рыжую стриженную шевелюру.

— Вот и хорошо, умница. Это только с виду ты такой непреступный, холёный, яко супостат, а внутри наш человек. Свой парень. Я знал. Верил в тебя. Рад, что не ошибся. Ну, тогда нам сейчас с тобой, первым делом надо порядок в лагере навести. Надо будет утром с речью выступить. Поддержать курс лагерной администрации и лично товарища воспитателя. Время сейчас трудное, надо чтобы все знали что ты, рыжий, с нами, одобряешь, поддерживаешь.

— А как же комитет 08? Я же в нём состою? Можно сказать основной организатор и руководитель. Нельзя же так! Авторитет потеряю. С соратниками рассорюсь. Тоньше надо работать. Мне же нужно сохранять влияние на рядовых коммунаров, это в наших же интересах.

— Да не боись ты за друганов то своих. Все там твои корешата будут. Сами каяться прибегут. Да что вы без этого лагеря то? Порвут вас, как только его не станет, в одно то мгновение порвут. Стоит вам только на воле оказаться, как от вас даже косточек обглоданных не останется. Только тут и можно схорониться. Нам надо вместе, вместе быть. Куда лезете, несмыслёныши? Разорвут же, в одно мгновение разорвут. Быдло только и ждёт, когда китаёзам надоест вас к труду приобщать. Давно вас ждут за колючкой, всё никак не дождутся. Ни вам, ни нам не выжить на воле. Лагерь наше спасение. Держаться за него надо.

Так и сидели они на полу пустого тёмного барака, мирно беседуя. Наверное, вспоминая былое и обсуждая, как выполнить производственные планы коммуны, чтобы не ударить лицом в грязь перед строгой комиссией.

Глава 21. Порка женского лагеря

За окном светало. Мутный свет медленно заливал пустой барак. Никто из соратников Рыжего Толика так и не решился зайти в него. Вследствие этого было удивительно просторно и необычно тихо. Но главное, так как не было обычной, поглощающей всё его внимание, ежедневной утренней суеты по подъему бригадиров, всё казалось сейчас совершенно другим. Как будто он первый раз увидел свой давно уже обжитый барак.

Синева мягко лилась из маленьких зарешеченных окон, и всё пространство, подсвеченное её магическим и эфемерным сиянием, казалось нереальным, фантастическим, неземным. Словно Толик очутился силой неведомого волшебства в каком-то новом мире. В другом мире, где действуют совсем другие законы, чем те, что имели власть над ним ещё вчера. Какое-то необыкновенное умиротворение посетило его, и он в каком-то счастливом забытье оглядывал внутренность постепенно освещаемого солнцем барака, все эти медленно выплывающие из мрака предметы, в каком то неведомым прежде для него ракурсе, раскрывая какие-то новые и ранее неизвестные ему свои смыслы и грани. Было ощущение, как будто он только что родился, и радостно и восторженно знакомился с новым Миром, встречающим его чудесным рассветом, постепенно приоткрывавшим тайны новой, только что рождённой вселенной.

Шея болела, но Толик, несмотря на неудобную позу, терпеливо сносил грубые мужицкие ласки Пал Палыча, преданно кося вверх глазами, морща лоб, и сипло сопя, так как его ноздри были глубоко вдавлены в пропахшую потом, наверное, несколько недель уже не стираную рубаху.

Умиротворение и восхищение от волшебства утреннего света, преображающего грязный барак в новый Мир, полный неведомого, так смягчило Толика, что он в какой-то момент, ещё вечером высокомерный и самоуверенный, подумал, что собеседнику, пожалуй, будет приятно, если он жалобно поскулит.

Так и сидели они на грубом дощатом полу, простой, бесхитростный, грубоватый, но правильный и справедливый товарищ «старший по режиму» и уткнувшийся ему в грудь, скулящий от восторга, что, наконец, появился настоящий хозяин, и он снова обрёл твердь под ногами, старший бригадир по кличке Рыжий Толик.

Только сейчас, зачарованно наблюдая волшебство рассвета, прижавшийся к мускулистому, тёплому, сильному и неизменному Пал Палычу, Толик с удивлением понял, что он и не заметил, как проговорил с ним всю ночь.

Наконец Пал Палыч отпустил своего питомца:

— Ну, всё, всё. Развели тут телячьи нежности. Мы же по коммуне ответственные, люди серьёзные, пора собираться. Идти уже надо. Коммунаров поднимать. Комиссию встречать. Дел не в проворот.

Актив коммуны уже мёрз на плацу. Над стройными рядами коммунаров поднимались плакаты:

«Достойно встретим трудовыми подвигами очередной съезд КПК»

«Реалистичные планы — залог трудовых успехов»

«Рис в Якутии не растёт! Пожалуйста, дайте нам новое трудовое задание, которое позволит нам совершить трудовые подвиги»

Проходя мимо клетки с Гавнодаром, Толик отметил, что он, пожалуй, заметно сдулся. Целулит уже не выпирал так явно. По крайней мере, казалось, что угроза того, что он вот-вот лопнет как слишком сильно сжатый перекаченный жиром пузырь, миновала.

Окинув взглядом построение, Толик отметил необыкновенную стройность рядов, и подтянутость коммунаров. Однако чувствовалось в их позах и лицах какое-то напряжение. Видно их терзал страх за вчерашнее буйство.

Наконец показался воспитатель Линь Мя Бяо, с ним было ещё несколько товарищей.

— Вы вчера оставили рисовое поле без разрешения. Это грубейшее нарушение трудовой дисциплины. Вы подвели меня. И я не смогу теперь ходатайствовать перед моими товарищами, чтобы оставить вас на перевоспитании. Русская Республика давно просит выдать вас. Но мы, веря, что из вас можно сделать честных тружеников, дали вам шанс. Ведь практически все вы были раньше коммунистами и комсомольцами, и лишь разврат тлетворного запада смутил вас и сбил с трудового пути. Мы верили в вас. Трудовой народ сделал всё для вас. Трудовой народ построил вам тёплые комфортабельные жилища, дал вам рабочие инструменты, снабдил вас первосортным рисовой рассадой, выделил богатые влагой болота, но вы самовольно покинули трудовой пост. Не знаю что делать? Это решат старшие товарищи — товарищ воспитатель Линь Мя Бяо, сокрушённо вздохнул, смахнул слезу с морщинистой щеки, и замолчал.

— Есть ли у трудового коллектива вопросы? — спросил самый молодой член комиссии.

— А можно как-нибудь Русской Республике не выдавать — дрожа, спросил Толик.

Вперёд вышел самый старый член комиссии.

— Для нас было принципиально важным перевоспитать вас в честных тружеников. Для нас было принципиальным важным доказать, что если западный разврат может погубить коммуниста, то трудовое воспитание может сделать из развращённого мерзавца честного труженика. Это вопрос идеологии. Но, похоже, мы не добились тут успеха. Вы вчера самовольно оставили место работы. Сегодня наша комиссия должна решить, что с вами делать. Вернуть вас Русской Республике, или отдать на дальнейшее перевоспитание северокорейским товарищам. Товарищ Ким Чен Юнь специально приехал познакомиться с вашим коллективом.

Товарищ Ким Чен Юнь приветственно помахал рукой и улыбнулся. Толика и весь лагерь забил озноб от этой любезности, подумалось что, пожалуй, может в Русской Республике и полегче то будет.

— А сейчас, мы осмотрим женские бригады — сказал товарищ воспитатель Линь Мя Бяо. — А вы стойте и думайте о том, как вы меня подвели. Мне было очень, очень стыдно перед моими товарищами.

Он смахнул слезу и приказал Пал Палычу и Толику следовать за ними.

Женский лагерь встретил депутацию визгом. Никакого порядка там не было и в помине. Накрашенные сверх всякой меры коммунарки, болтающиеся нестройными толпами, вели себя крайне вызывающе. Показывали языки, призывно обнажались, трясли жирными грудями, сладостно чмокали, отклянчивали голые задницы, крутили бёдрами, поднимая юбки, лихорадочно смеялись и порочно приоткрывали раскрашенные рты, облизывая пухлые губы своими сладострастными языками перед смущёнными членами комиссии.

— Какой позор! Какой разврат! Какая вульгарность! А ещё все бывшие коммунистки, комсомолки, журналистки, деятели искусства, жёны ответственных товарищей. Ой, ой — сокрушённо вздыхал воспитатель Линь Мя Бяо и другие инспекторы.

Наконец делегация заняла места на пирамидальной трибуне. Рядом с трибуной стояла клетка, в которой бешено хохотала какая-то явно сумасшедшая толстая ведьма. Присмотревшись, Толик узнал в ней изрядно похудевшую Новодворкину. Рядом с клеткой стояла, в отчаяние от бессилия навести порядок, чуть ли плачущая госпожа Хамканада. «Ага, она здесь за главного бригадира. Однако, ловкая сучка. Нигде не пропадёт, и здесь пристроилась» — порадовался за соратницу Толик. За ней стояла нестройная стайка мерзко хихикающих, забывших о дисциплине и ответственности, бригадирш.