Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе - Галина Юзефович

Именно эта странная промежуточная ситуация, когда большая часть населения планеты пока еще продолжает жить в рамках классических семейных моделей, но при этом смертный приговор им как бы уже подписан и не подлежит обжалованию, парадоксальным образом стимулирует интерес к теме семьи и рода. Именно этим объясняется, в частности, появление в последние годы в литературе такого количества самых удивительных разновидностей семейных саг – от пародийного «Какое надувательство!» Джонатана Коу до философско-космологических эпосов Владимира Шарова, от наивного «Тот, кто знает» Александры Марининой до ложноклассических «Поправок» Джонатана Франзена, от трагического «Среднего пола» Джеффри Евгенидиса до ернических и ниспровергательных «Плоти и крови» Майкла Каннингема. Все эти (и многие, многие другие) книги, написанные в жанре семейной хроники, в действительности пытаются наполнить новым вином старые мехи, очертить границы непознанной территории и деконструировать или реабилитировать старые ценности.

В этом контексте роман Сергея Кузнецова «Хоровод воды» – это значительный шаг одновременно и вперед, и назад. Глубоко традиционный по смыслу и в то же время совершенно новаторский по форме, он и к проблеме семьи подходит точно так же: традиционно и вместе с тем по-новому.

В центре романа, как водится, семья. Другое дело, что семьей эту совокупность людей можно назвать с очень большой долей условности: некоторые ее члены едва ли подозревают о своем родстве, другие, очевидно, этим родством пренебрегают, а прорастающие в прошлое ветки (или скорее корни) и вовсе существуют параллельно, нигде не пересекаясь между собой.

В наши дни в сегодняшней суматошной Москве существуют несколько двоюродных, единокровных и единоутробных братьев и сестер, их семьи, друзья и близкие – мужчины и женщины в возрасте от двадцати пяти до сорока лет. Никита Мельников – мелкий бизнесмен, он зарабатывает на жизнь производством аквариумов. У Никиты есть жена Маша – бесплодная, а оттого несчастная, депрессивная и уходящая от своей беды в странные видения: Маша умеет слышать голоса из прошлого, в ней живут люди, оставшиеся бездетными в прошлом, умершие, не оставив наследников, и оттого воплотившиеся в ней, Маше. А еще у Никиты есть любовница – юная, полная жизни Даша, тянущая Никиту не то в небо, не то в омут, и сводный брат – внебрачный сын его отца, спившийся художник Саша Мореухов – в прошлом звезда своего поколения, а нынче профессиональный разрушитель собственной личности и жизни. У Саши и Никиты есть двоюродная сестра Аня (или Эльвира, как назвала ее бабушка, татарка-снайперша, героиня войны) – продавщица в торговом центре и бывшая пловчиха, убежденная одиночка, с недоверием относящаяся к мужчинам и привыкшая всю жизнь строить с расчетом только на собственные силы. А у Ани есть трехлетний сын Гоша, больше всего на свете любящий оружие и войну, и двоюродная сестра по матери – странная девушка Римма, живущая в выдуманном двумерном мире аниме, не приемлющая собственное тело и не способная причислить себя ни к племени женщин, ни к роду мужчин… Все они живут порознь, не строя отношений друг с другом, но при этом каждую минуту ощущая незримую связь с остальными. От каждого из этих людей тянутся горизонтальные нити – к друзьям, подругам, коллегам, любовникам, и нити вертикальные – в глубь времени, в прошлое.

Там, в прошлом, на одну ветку ниже, располагаются их родители – физики-лирики, геологи-романтики, поэты-шестидесятники, служащие-смиренники. А еще глубже – раскулаченные крестьяне, перековавшиеся в большевиков аристократы, разочарованные мистики… Ниточки уходят еще дальше, а узелки на них оборачиваются то пугающей фольклорной сказкой, то аллюзией на киплинговского «Кима», то парафразом «Великолепной семерки» в декорациях гражданской войны, то мистикой, то научной фантастикой… Повествование, как эстафетная палочка, переходит от одного героя к другому, голоса рассказчиков смешиваются, перетекают друг в друга, то сливаются в хор, то разделяются на отдельные рукава-русла.

Нанизанные на метафору воды – то темной, страшной, населенной всякой нечистью (как в алкогольных видениях Саши), то бытовой и рабочей (как в аквариумах Никиты), то загадочной и эротичной (как влага, проступающая на Дашином теле в момент оргазма), – эпизоды романа плавно, как в водовороте, кружат вокруг одной-единственной идеи.

Основная цель семьи, по Кузнецову, есть общность и развитие. Жизнь, не имеющая корней, так же ужасна и пуста, как жизнь, не имеющая продолжения. Не случайно так мучается Никитина жена, детдомовка Маша, лишенная и укорененности в предках, и развития в детях. И в этом смысле архетипическая семья с рекламного билборда, прославляющего достоинства стирального порошка или ипотечного кредита (подтянутый папа, женственная мама, двое опрятных деток и моложавые бабушка с дедом), действительно исчерпала себя: она мало что может дать сегодняшним людям, и без того опутанным и перегруженным всякого рода связями и социальными отношениями. Другое дело – семья в библейско-родовом смысле слова: образуя незримую грибницу-ризому, она пронизывает самые разные слои времени и пространства, объединяя совершенно вроде бы чужих друг другу людей и каждого из них подпитывая энергией общего корня. И в этом смысле уже не так важны конкретные родственные связи (кто кому сын, а кому – племянник) или такие мелочи, как супружеская верность. Родовая, кровная связь оказывается мощнейшим источником тепла и света, она наполняет жизнь смыслом и сама по себе служит ее оправданием и объяснением.

Сказать, что подобный взгляд на вопрос семьи так уж необычен, нельзя: во многом Кузнецов вольно или невольно следует за Владимиром Шаровым – пожалуй, главным и самым последовательным носителем идеи рода в нашей сегодняшней литературе. Однако если у Шарова мистическая общность людей одной крови воспринимается скорее как проклятие, как бремя, гнущее человека к земле, то для Кузнецова его «новая семейность» (назовем подобную концепцию этим условным термином, до тех пор пока кто-то не придумает лучшего) – дар свыше, благословение и шанс на бессмертие. А заодно и самый светлый и оптимистичный из всех возможных взглядов на роль семьи в том дивном новом мире, который настанет буквально послезавтра. Если еще не настал.

Калейдоскоп: расходные материалы

[66]

Сергей Кузнецов – бог связности: его новый роман в рассказах – по-толстовски масштабный и по-пинчоновски сложно устроенный роман-эпопея, в котором маленькие, частные истории формируют Историю с большой буквы, десятки повествовательных ручейков сливаются в огромную реку времени, а из дыханий сотен героев складываются великие тектонические сдвиги. Предмет кузнецовского романа – длинный XX век, с середины восьмидесятых годов XIX века до нулевых годов века XXI, пространство – буквально весь мир, а идея… Впрочем, к идее обратимся чуть позже.

Огромный восьмисотстраничный том делится на тридцать две главки-рассказа, каждый из которых имеет две координаты – в пространстве и времени: Париж, 1910 или Шанхай, 1931. В каждом – свой законченный сюжет и свои персонажи: некоторые состоят друг с другом в родстве, некоторые упоминаются лишь однажды, другие всплывают неоднократно – сначала в качестве главных героев, после – как безымянные статисты или камео, а иногда в обратной последовательности. Юные студенты-химики курят и мечтают о будущем в 1985-м возле Главного здания МГУ. Молодые солдаты встречаются с форменной чертовщиной в окопах Первой мировой. Скучающий эстет, английский лорд пишет письма возлюбленному с Сицилии – и переживает опыт другой, несбывшейся любви. Двое эксцентричных исследователей отправляются в африканское «сердце тьмы». Русский юноша – застенчивый и неловкий – влюбляется в парижскую субретку, но теряет возлюбленную во время наводнения. Польские дети играют в дикарей… Некоторые рассказы (как, например, великолепный «Шанхайский тропик» и связанная с ним по касательной «Душевая», или по-конрадовски пугающее «Путешествие в город мертвых») вполне самодостаточны, другие намекают на продолжение…

Первые сто страниц вы, скорее всего, вообще не поймете, что между отдельными сюжетами существует связь, однако где-то с пятой новеллы созданная Кузнецовым планета начнет закругляться у вас под каблуком. Если вам удалось благополучно добраться до этой точки, то дальше – всё, вы обречены: вырваться за пределы огромной искусно сработанной диарамы, где даже самый натренированный взгляд не различит границы между трехмерной авансценой и нарисованным, уходящим в бесконечность задником, вам будет нелегко. Увлекательное – как в квесте – хождение по намеченным автором линиям, поиск параллелей и взаимосвязей займут вас на десяток следующих новелл, и примерно к семнадцатой авторский замысел откроется вам во всем своем масштабе: огромный, как Горменгаст, перед вами воздвигнется величественный роман-собор, включающий в себя без преувеличения весь мир.