Волга рождается в Европе (ЛП) - Курцио Малапарте

Финские офицеры и солдаты все сходятся на том, что эти дети дерутся мужественно, с тем твердым, выносливым мужеством, которое как раз является противоположностью детского мужества. Все же, с военной, технической точки зрения, их достижения невелики. В этом нет никаких сомнений. И это поражает, так как сильно противоречит любому опыту. В этих физически поздно созревших мальчишках во многих аспектах развилось настоящее взрослое мужество. Чему удивляются финские офицеры и солдаты, это, прежде всего, не отставание в физическом развитии, а отставание духа, разума. Их интеллект еще в эмбриональном состоянии. Видно, что это еще дети, которые довольны тем, что живут, что чувствуют себя живыми, счастливы от того, что могут дышать, что они больше не должны ничего бояться, что избежали, наконец, кошмара и страха смерти; но я очень сомневаюсь, что они сами понимают свои собственные чувства. Я имею в виду, что у них нет никаких других проблем, кроме чисто физических, животных. Обычно в возрасте восемнадцати лет у каждого нормально развитого молодого человека, к какой бы нации и к какому бы социальному слою он не принадлежал, есть свои проблемы душевного и интеллектуального характера. У этих советских пленных, этих детей-солдат, нет никаких других проблем, кроме материальных. Они также не знают ответа даже на самые простые вопросы. При вопросе, который они не понимают, их глаза иногда заполняются слезами. Они – никто иные, как дети, в полном смысле слова. Один из примечательных симптомов их опоздавшего развития состоит в том, как легко они для своей защиты прибегают к слезам. Это как полностью соответствует психологии ребенка. Я пересек в Виипури площадь, на которой находится городская библиотека. Строение, очень современное, не повреждено, так же, как и его многие тысячи старых и современных книг, в том числе самые ценные документы об истории Виипури. Когда я свернул на улицу, ведущую к порту, я оказался перед группой советских пленных. Они были одни, без охраны. В общем, пленные работают свободно, контролируют их только патрули, которые c этой целью делают обход по улицам города. Они стояли перед пострадавшим от бомбежки модным магазином. Во время работ по расчистке они вытащили из-под мусора манекен, примерочный бюст, который используют портные. Мальчики прекратили работать и стояли вокруг бюста, они смотрели на него с любопытством, с серьезными лицами, не понимая, что это такое и для чего оно могло бы служить. Между тем один из них поднял с земли шляпку из синей и красной ткани, безобидную маленькую шляпу, на которой сбоку было украшение, что-то вроде желтой розы, надел ее на голову, и все смеялись и робко протягивали руки, чтобы коснуться розы.

Внезапно они заметили меня. Эффект был своеобразным. Их первым импульсом было убежать, спрятаться, точно как дети, когда кто-то, кто внушает им уважение, застает их врасплох за запретной для них игрой. Однако этот импульс сразу резко изменился на противоположный, они столпились вместе, боязливо и смущенно уставились на землю. Паренек со шляпкой на голове начал плакать и повернулся ко мне спиной. Я признаюсь, что я сначала озадаченно остановился и был почти смущен; мне в голову не пришло ничего лучшего, как крикнуть по-русски: – Работайте, работайте! Этим грубо произнесенным словом я вырвал их из состояния страха и замешательства. Они схватили лопаты и тяпки и снова взялись за работу. Они снова были спокойны и довольны, и смотрели на меня снизу с улыбкой.

Также в финской армии, наряду с ветеранами Зимней войны 1939-1940 годов, есть очень много солдат последних годов рождения, парни шестнадцати, семнадцати лет. Но насколько они отличаются от русских! Они уже мужчины; и если они даже не достигли физического развития, какого достигает молодой человек в этом возрасте у нас (на севере физическое развитие гораздо медленнее, чем в странах юга; у нас молодой человек восемнадцати лет уже полностью развит, на севере он еще большей частью не взрослый), то, все же, их лоб и глаза несут ту печать мужественности, которая является не физическим, а моральным признаком. Они уже мужчины: в моральном, гражданском, социальном смысле. У них уже есть зрелое, мужское сознание, которое делает их не только солдатами, но и гражданами.

Их невозмутимость в опасности, их спокойная серьезности в бою с риском для своей жизни, их объективность в оценке, строгость их обычаев – это признаки высокого осознания своего долга; я имею в виду не только их долг как солдат, но и, прежде всего, как граждан, то есть осознание того, в чем их долг перед своей страной в этот столь решающий для существования и будущего Финляндии момент. Из того, что мне рассказывают эти солдаты, особенно самые молодые, из того, что я слышу при случае, когда они говорят между собой, и что переводят мне капитан Леппо, старший лейтенант Свардстрём, и офицеры пехотного батальона на этом участке фронта между Валкеасаари и Александровкой, я каждый день все больше убеждаюсь в том, что эти финские солдаты, как ветераны, так и недавние рекруты, принадлежат не только к самым смелым в мире, но и к самым благовоспитанным в гражданском смысле. В каждом слове, в каждом действии, даже в самом свободном и самом спонтанном, всегда чувствуется их особенно чуткая и чувствительная моральная позиция. Все, даже самые молодые, в совершенстве знают политическую и военную ситуации их страны, знакомы с природой и целями войны, которая идет в Европе и мире, и они говорят об этом с серьезностью, с чувством ответственности, которые поистине достойны удивления у солдат, в большинстве своем принадлежащих к простому народу, крестьян, рабочих, лесорубов, рыбаков, пастухов оленей, приученных к трудной, бедной и одинокой жизни в лесах, на озерах, в бесконечной пустыне севера. Это «гражданские» солдаты, в наивысшем и самом благородном смысле этого слова. И именно это их бодрствующее и чувствительное моральное ощущение делает эту финскую войну, эту в высшей степени «национальную» войну, войной бескорыстной, я сказал бы, лишенной низменных интересов войной.

Когда мы сегодня утром говорили об этих молодых советских пленных, один финский солдат сказал: – Это падшие дети. Это прекрасное и печальное слово исходило из уст не ветерана Зимней войны, а семнадцатилетнего мальчика, одного из многих солдат в форме лыжника с зелеными петлицами под белым маскхалатом, с кинжалом, «Puukko», на ремне, одного из тех многих детей-солдат, с безбородым лицом и нерешительным взглядом (хотя что-то решительное, жесткое лежит все же в этих глазах), которые долгие месяцы борются на самом переднем крае, от лесов у Белого моря до траншей позиций под Ленинградом. «Падшие дети». Одно только это слово помогло бы осознать, с каким пониманием и с каким чувством ответственности (а также с какой ожесточенностью) эта ставшая совершеннолетней финская молодежь оценивает физическое и моральное состояние прошедшей в историческом и социальном плане гораздо более тяжелую проверку и в некотором отношении более несчастной молодежи России. Всякий раз, когда я на позициях, в вырытых в снегу траншеях или в «корсу» встречал этих безбородых юных финнов, их взгляд, их улыбка, их простота, их спортивное равнодушие в опасности, человечность их дисциплины заставляли меня почувствовать все рыцарское благородство, всю моральную чистоту этой финской войны. Это грубая, жесткая, непреклонная война – но чистая война. Еще у смерти есть кое-что примиряющее. Я хотел бы сказать, что ее появление просветляет только самый чистый взгляд на вещи. Там в лесу, перед «корсу», в котором я пишу, находится «лоттола», столовая «Lotta Svärd»; перед дверью две девушки готовятся мыться в чане, полном горячей воды, и иногда из облака пара выныривает голова, чтобы оглядеться, со смехом. Несколько солдат грузят на сани трупы трех русских солдат, вмерзшие в блок льда, как в хрустальный гроб. Их случайно нашли сегодня утром, когда копали маленькую шахту для боеприпасов. Лошадь скачет галопом между деревьями, за ней, крича и махая руками, бежит артиллерист. Девушки смеются, солдаты, которые грузят мертвецов на сани, отворачиваются, смеясь. Неподвижный жест мертвецов в их прозрачном блоке льда ясный, точный, светлый. А также тарахтение советских пулеметов, яростный настойчивый «та-пум» и раскаты тяжелых корабельных орудий советского флота, которые из Кронштадта обстреливают фланг нашей позиции, – и носилки, которые несут четыре солдата на плечах по лесу, раненый на носилках с полностью перевязанным лицом, и смех мальчиков, это для меня почти приятные картины и дружелюбные звуки, глубокая, чистая человечность, случаи и голоса из жизни, которая благодаря высокой рыцарской нравственности преобразилась, поднявшись над настоящим.

21. Запретный город

Под Ленинградом, апрель

Из траншей на участке Валкеасаари, Белоострова русских, на городской окраине советской Александровки, осажденная метрополия представляется моему взгляду как одна из тех точно размеренных гипсовых моделей, какие можно увидеть на градостроительной выставке. Еще и белизна снега заставляет думать о гипсе. Участок фронта, на котором я нахожусь, не всюду плоский, но местами выше равнины, на которой лежит Ленинград. Из своих окопов финские солдаты как с балкона рассматривают бывший царский город. На территории есть пологие параллельные возвышения небольшой высоты. Но и этих немногих метров хватает, чтобы дать глазу свободу, взгляду ширину и глубину.