Дважды любимый - Светлана Макаренко-Астрикова

— Тогда, Лилек, у меня нет шансов. Совсем. — вздохнул Турбин и хлопнул себя по карману.

— Это почему же?

— Боги ведь совершенны. Они не отбрасывают тени. И не умеют прощать. Она не простит меня. У нее планка выше потолка. Почти идеал. А я — обычный Казанова. Так она назвала меня последний раз.

— Дурачок ты, Кит! Казанова то тоже — идеал. — Лиля прикусила губу, чтобы не фыркнуть от смеха Рыжие капли веснушек, подобно маленьким солнцам, засияли на всех ее ямочках, складочках и еле заметных морщинках, и посмотрев на нее, Турбин сам невольно расхохотался. Но пани Громова в ответ тотчас обрела серьезность. Подойдя к Никите и осторожно отряхнув что-то невидимое с рукава его пиджака, она тихо обронила:

— Кит, Натка ведь стремится к этой высокой плаке лишь потому, что так ей легче живется. Она как бы доказывает свою принадлежность миру и равность всем нам, в нем живущим, понимаешь?

— Не совсем. Поясни.

— Ну, как сказать… Когда она стала слепнуть, Алла Максимовна растерялась… Плакала ночами, металась по квартире, проклинала себя и Антона Михайловича, даже бегала тайком в церковь каяться, что совсем не по большой любви вышла замуж…

— Лилек, ну что это ты городишь? — Никита растерянно уставился на нее. — При чем тут Наткина болезнь и замужество моей тещи?

— При том! — вздохнула Лиля, задумчиво вертя в руках пуговицу пиджака Турбина. — Твоя милая теща почему-то стала считать Натку и ее темноту своей карой. Наказанием. Виной, что ли. С тех пор у них в доме стало просто невыносимо. Вину надо было переложить на кого то другого, Алла не хотела одна нести такой груз. Она поначалу изводила капризами и слезами Антона Михайловича, но тот не поддался. Для него светом в окошке стала только Натка. Он весь ушел в нее, в ее интересы, вкусы, потребности. Часами возился с ней, читал, купал, водил по педагогам и врачам, учил считать, петь и ориентироваться в пространстве. Алла Максимовна тогда совсем озадачилась, ведь на ее стенания они вдвоем почти не обращали внимания. Слепота Натки стала для них как бы особым паролем, увлекательной игрой. Игрой — преодолением. То, что девочка тратила, играя в темное, туманное, заколдованное царство, много эмоциональных и физических сил, наша драгоценная Алла Максимовна как бы и не понимала, и не принимала. Ребенок то — смеялся.

— Нет, ну а что Натка еще — то должна была делать? — Никита непонимающе пожал плечами. — Рыдать что — ли день и ночь?! — в голосе его слышалось невольное возмущение.

— Наверное! По понятиям мадам только это и было уместно. Она придиралась к дочери не внешне, а как то изнутри, все время пытаясь опустить, снизить ее планку самоценности. Она — не такая как все, ей опасно играть во дворе, ей не обязательно смотреть вместе со всеми детьми мультик, она ведь все равно ничего не видит. Натка упрямо твердила: «Мамочка, но я же все слышу!» Но сама Алла — не слышала ее. Так было удобней: строить из себя мученицу-страдалицу, преданную мать. Кроме того, Алла сильно нервировала Натку всякими походами по врачам. Те уже не могли вернуть мадам ее милое Совершенство в кружеве и бантах с ясными глазенками — таким чудом Натуся была только до двух с половиной лет, мадам же этого по прежнему упрямо жаждала. До тех пор, пока в одном из кабинетов профессор офтальмологии, не рявкнул оглушительно на нее, чтобы она, в конце то концов, научилась принимать жесткую реальность, а не витала в каких то там миражах. После этого девочке вместо повторной операции по прижиганию сетчатки купили рояль. И Алла его тотчас тихо возненавидела.

— Ты придумываешь, Лилек! — растерялся Никита. — Это на самом деле — ужасно! Откуда ты все это знаешь?

— Нет. Не ужасно. Просто об этом никогда не говорят вслух. Алла дико ненавидела рояль. Она его своей ненавистью просто — одушевляла. Это Натка могла всегда все списать на то, что ей кажется, но я, я-то отлично видела все жесты, ужимки, всякое выражение глаз ее матери. Я была очень близкой в их доме. И потом, ты знаешь, меня жизнь так пообломала, что я рано научилась отличать истинное от фальшивого! Мне моя маман и вздохнуть-то не дала, на тот свет отправилась, раз за Любимым ее нельзя было кинуться! — Лиля присела к туалетному столику, устало провела расческой по волосам, и тотчас отложила ее. Она словно витала мыслями где-то далеко. — Так что я не придумала ничего. Я видела. Когда Алла приближалась к роялю у нее на лице было такое отвращение, словно она вдруг увидела змею или наступила на нее! Это и понятно. Ведь у Натки появился еще один союзник. Еще один друг. Потом пришла Валерия. И, о, маленькое счастье — притворство в доме Ивинских вдруг перестало быть самой основной ролью Аллы! Она могла перевести дух. У нее появился стабильный партнер по «театру жизни» — собственный муж. Втайне — нелюбимый еще сильнее, чем раньше. Влюбившийся в Валерию моментально, до остановки дыхания. Сначала Алла готова была убить его. Не от ревности. От досады. Она понимала, что теперь у нее и вовсе нет над ним не то, что власти, а даже и ее иллюзии. А так как проигрывать она совсем не любила, то лицемерием мужа взяла реванш за погубленную гордость. Ему пришлось лгать, она вранье принимала, значит, они были союзниками поневоле.

— Это жестоко, Громова! — Никита непримиряюще покачал головой. — За что ты так не любишь Аллу Максимовну?

— А за что же я должна ее любить? За то, что она вечно фальшивила? Пела сладким голосом дифирамбы Валерии Павловне и поила ее ореховым ликером, а сама готова была ее придушить в один момент? Как же, как же, Валерия же посягала на ее власть в доме! На власть над мужем и ребенком, самое святое! А вот когда пришла пора с Наткой поговорить о взрослой жизни всерьез, первое, что сказала ей Алла, так это то, что Натка никогда не выйдет замуж, так как только будет обузой для мужчины. Срезала ее душу на корню. Правда, позже, как мать — героиня, она об этом вовсе не вспоминала. Да и не говорила она так, Вы что, Вам показалось! — Лиля брезгливо передернула плечами — О месячных же и прочих женских секретах Натке терпеливо рассказывала Валерия… — Ну что ты смотришь на меня, как будто я — сумасшедшая? Я тебе правду говорю. Королева Алла хотела власти и только власти, ответственность была ей не нужна, она ее раздражала. Кроме того, она еще должна была покупать прокладки для слепой красавицы — дочери, у которой грудь была более округлой формы, чем у нее! Невыносимо, согласись?! И вот, прокладки тоже переложили на Валерию. И пели ей дифирамбы за помощь матери — мученице.

— Я всегда говорил, что большинство баб — стервы от рождения! — нервно усмехнулся в ответ Турбин. — И еще я думал, что циник — это я…