Сомнамбула - Екатерина Завершнева

От глупейшего объяснения меня удержала какая-то мелочь. Кажется, дело было в кафе, она сняла туфельку и под столом провела своей ножкой по моей ноге. Милый знак внимания, только ты и я, никто не увидит, никто не узнает. Но я почему-то разозлился. Злость отрезвила меня, я подумал, что ты никогда бы так не сделала. Куда там — у тебя безупречный вкус, ни тени вульгарности, а с ней мне иногда бывало неловко находиться рядом. Например, если она наслаждалась поп-корном в кино или начинала реветь в опере, когда героиня прощалась со своим возлюбленным через тюремную решетку. Я приохотил ее к этому виду искусства, который как нельзя лучше соответствовал ее несколько театральной и вместе с тем наивной натуре. Душераздирающие оперные либретто должны были вызывать у нее чувство узнавания. В общем, я рассчитывал на катарсис.

Но катарсис так и не наступил. Наши ссоры заканчивались всегда одинаково. Она говорила, что я мрачный тип и начинала плакать, а я молчал, изображая то ли беспомощность, то ли равнодушие. Я ждал, пока ситуация исчерпает себя, и в девяноста девяти случаев из ста это помогало. Она не настаивала на выяснении отношений, по-видимому, из-за их полной бесперспективности. Каждый из нас держал свою половинку таблички «разбитое сердце», мужскую и женскую. Лично я не вижу в этом ничего предосудительного — наличие сердца, даже разбитого, еще не признак слабости. В конце концов, Пруст…

Но она не читала Пруста. Она свято верила, что надо смотреть в будущее. Примерно так нас и воспитывали все, кому мы подворачивались под руку — семья, школа, институт. Будущее. От этой непроходимой банальности у меня сразу заныли зубы. Я не стал напоминать ей, что ожидает в будущем даже самых распрекрасных женщин. Она рассуждала о том, как чудесна жизнь и как много девушек хороших, среди которых я конечно же найду ту, которую. Я дал ей высказаться. Пока она убеждала меня, что жизнь стоит того, чтобы…

я думал о тебе.

Я хотел бы, чтобы и следующие десять, двадцать, тридцать лет прошли точно так же. Я по-прежнему слышал звук твоего голоса, твой смех, и без труда мог воспроизвести по памяти оттенок твоих волос. Ты была надежно размещена в энграммах моего мозга и навсегда перекодирована в чистые зрительные, слуховые и обонятельные образы. Волшебство удалось. Засыпанная лепестками, ты лежала в склепе, спала и становилась все моложе. У меня в руках был эликсир любви, который каждый раз возвращал тебя к жизни. Мы разговаривали, пили вино, ели шоколад и снова засыпали, обнявшись.

В тот день, после истории с туфелькой, я проводил ее, вернулся домой и лег спать. Я погружался в сон, как осьминог в чернильное облако. Я был кругом прав, и все-таки мне казалось, что я заслоняю ей солнце. За мной волочился какой-то гадкий, мышиный, фиолетовый шлейф. Я определенно был виноват, но в чем?

В конце лета я обнаружил, что способность видеть невидимое усиливается в сумерках. Бродил по аллеям, иногда выходил к дому, в котором ты когда-то жила, или садился на лавочку в нашем школьном дворе и ждал. Знакомые лица, которые попадались то и дело, усиливали ощущение тою времени. Я был уверен, что ты скоро появишься, и иногда встречал тебя.

Сон, конечно, лучшее лекарство, в том числе и от любви. Засыпая, я возвращался в прошлое, как в море, пронизанное солнечными лучами. Настоящее — там. Сны твердят одно и то же, из года в год, и ты опять стоишь на ступеньках школы, вьется песенка, пританцовывает платье, потом проходящие мимо закрывают дверь и из звуков остается только свист в сирени, и где-то высоко царапает по синему свои точки и тире рейсовый самолет.

Между нашими домами по-прежнему чуть больше ста шагов. Мы живем в сердце авиации, между тремя военными аэродромами. Когда в моей комнате дребезжат стекла, в твоей хихикает книжный шкаф, отбиваясь от невидимой щекотки. Одна и та же ударная волна проходит сквозь нас, выравнивая пульс, одновременно настигая в соседних клеточках воздушного пространства. Я давно перестал различать сон и реальность, особенно теперь, когда они медленно растворяются друг в друге, два встречных потока, образующих вихри, водовороты, тихие заводи у подтопленных мостков.

В реальности я был всего лишь твоим одноклассником, который слонялся под окнами или развлекал твою младшую сестру, пока ты читала книжку, мыла голову или говорила по телефону. Периодически я сталкивался в коридоре с твоим отцом, который, кажется, искренне мне сочувствовал. Однажды, когда ты битый час собиралась в кино, мы даже хлопнули по стаканчику. Помню, он сказал мне примерно то же самое — о хороших девушках. Найди себе другую. Я честно ответил, что пробовал. Он молча покачал головой, допил свой стакан и ушел.

Потом произошло то, что произошло. В конце июня нас отпустили на все четыре стороны, но я знал, что ты еще в городе. Я подозревал тебя и раньше, но в тот день, когда под обычный посадочный рев по стеклу пробежала мелкая змейка и оно, не выдержав, раскололось, я понял — что-то случилось.

В маленьком населенном пункте слухи распространяются быстро. Через пару дней я уже был в курсе. Твоя лучшая подруга рассказала мне, что в аккурат перед выпускными экзаменами у тебя закончился роман со взрослым мальчиком из хорошей семьи. Он нашел себе другую, постарше, за которую ему не надо было отвечать перед законом. Опасаясь преследований с твоей стороны, он быстренько собрался, уехал в санаторий и обратно не вернулся. То есть через два месяца он приехал и сообщил при помощи аккуратно подобранных выражений. Дальше неразборчиво — и для историков, и для действующих лиц. Я никогда не пытался узнать подробности. Мне было все равно. И то, что ты тогда сделала, я забыл сразу же, накрепко, навсегда.

Во сне я снова загадываю — так, как можно загадывать только один раз в жизни. Начинается выпускной, впереди целая ночь. Наши бывшие одноклассницы уже сняли свои взрослые туфли и бродят босиком. Трава мокрая, ночь белая, мороженое тает и капает на их взрослые открытые платья. Я совсем близко, но ты меня не видишь. Так нужно — для пущего эффекта. Я еще не знаю, как это будет, но сомнений нет — только из-за нас молчит расчерченное на коридоры рабочее небо, по квадратам окон бежит последний звонок, и ты делаешь шаг, но школьные ступени широки и нужен еще один, теперь уже мой.

И вот, когда я решаюсь наконец выйти на сцену, появляется твой отец

уже очень поздно, мама просила встретить, накинь плащ

но мне совсем не грустно, потому что ты вышла, и это было именно то, что я загадал. Завтра начнется новая жизнь. Завтра.

Я просыпаюсь и снова вижу улицы, школу, ступеньки, бесконечные пустые этажи, пыльные фикусы в кадках, открытые двери, перевернутые стулья. Вот и наш класс. Чисто вымытая доска, на столе брусочек мела, нетронутый. История начинается с начала.

Я иду по бульвару, ищу свободную скамейку, закуриваю, и внезапно вижу тебя.

Моя бумажная принцесса, прикосновение — это искра, от которой возгорается пламя, его не выдержать ни тебе, ни мне. Посмотри, как огонь, разоряющий соломенное гнездо, остановится перед моим упрямым оловянным сердцем. Оно настолько мало, что в нем помещается только одна тема, один мотив, одна история. Немного подреставрированная, она еле заметно меняется год от года. Цветные стеклышки выпадают там и здесь, их меняют на новые. Скоро в ней не останется ни одного оригинального элемента. Но я и не претендую на оригинальность. Пусть все повторится

на центральной площади в кинотеатре

почему-то всегда под утро без звука

чуть быстрее чем следовало бы

и оттого еще печальнее

так бывает в старом кино

читаю по губам знаю что будет дальше

сейчас она войдет в кадр

и камера остановится на ней

крупным планом

ее лицо во весь экран огромное ровное

белое как полотно

ее давно уже нет или есть но так

что она тебя не видит

глядит в упор но разговаривает с тем

кто стоит за спиной

и улыбается ему

не тебе

Сон или явь? Это было или я все придумал?

Школьная вечеринка, я новичок. На днях отец получил назначение в местную военную часть, и вот я здесь. Мы были еще не знакомы, когда она подошла и заговорила первой, потянувшись поверх моего плеча к тарелке с бутербродами. Музыку внезапно выключили и все засмеялись, услышав ее «первый раз тебя здесь вижу». В одну секунду я увидел открытое платье, острый локоть, небольшая оспинка на щеке, удивительно мелодичный смех, встречи без четверти на остановке, в ответ на удивление старших лихое «была-не-была!», ее быстрые смешки, замешательство и окончательное, но давно известное «да», приятные хлопоты, гости, нехватка посуды, похлопывание по плечу, мы вас оставляем, последнее пожелание через дверь. Надо быть не в себе, чтобы от этого отказаться. Но мое несгораемое сердце лежит в тихом омуте подводной сирени, между первым и вторым шагом. Ахиллес никогда не догонит черепаху, огонь никогда не прогонит воду.