Тайный брак - Виктория Холт

Он добродушно рассмеялся, но я видела, что согласиться со мной он не может. В его глазах вспыхивали мысли о новых сражениях, его взор горел пламенем недавней победы. Я снова с печалью ощутила, что, невзирая на нежность и любовь, которые он испытывал ко мне, его наивысшей страстью всегда оставалась возможность помериться силой с противником и добиться во что бы то ни стало победы над ним. Любопытно посмотреть, подумалось мне, что делал бы он в мире, где нет войн. Каким бы он тогда стал?

Но такого мира, я понимала это уже тогда, быть на земле не могло.

Сразу после взятия Монтюро король Генрих двинул свою армию на Мелун. Он все ближе подбирался к Парижу.

Меня с отцом и матерью и с небольшим количеством прислуги он разместил неподалеку от своего военного лагеря.

Я не могла не удивляться тому, с какой заботой и добротой он относился к моим родителям. Это трогало меня до глубины души. Со стороны никому бы и в голову не могло прийти, что мой отец — король, потерпевший поражение, а Генрих — победитель. Отцу он уделял самое нежное внимание, следил, чтобы тот ни в чем не нуждался.

Выбрав для нас помещение, он сказал мне:

— Жилище расположено так, что твой отец не будет слышать шум битвы. Не хочу, чтобы эти звуки лишний раз расстраивали его. Зато я смогу чаще наведываться к тебе, потому что Мелун не так далеко отсюда. Еще он сказал: — Я знаю, твоего отца успокаивает музыка, а потому велел привезти сюда музыкантов…

Мне оставалось лишь восхищаться вниманием и добросердечностью этого прошедшего воду, огонь и медные трубы воина.

Мелун пал, и осталась следующая цель короля Генриха — Париж, сдавшийся победителю без сопротивления.

Не без душевного содрогания думала я о том, как войду в нашу столицу бок о бок с ее завоевателем.

Генрих, видимо, тоже ощущал некоторое беспокойство, ожидая проявлений враждебности в этом огромном городе, а потому решил войти туда первым, чтобы принять на себя возможные всплески недовольства и погасить их к нашему появлению.

И вот мы с матерью въехали в Париж. Мое сердце клокотало в горле, так боялась я встречи со своим побежденным народом. Однако вино рекой текло по улицам из бочек и водосточных труб, а от приветственных восторженных криков хотелось прикрыть уши.

Какое облегчение я почувствовала! Народ не испытывал ко мне ни капли ненависти за то, что я оказалась в стане завоевателя. Напротив, выказывал любовь, и вполне искреннюю, а не выросшую из страха и опасений, я видела это.

В Париже мы встретили и провели счастливое Рождество. Теперь, я надеялась, наконец-то наступил конец вражде, как внутренней, так и внешней. А что еще можно желать для обеих наших стран?

Набравшись смелости, я заговорила об этом с Генрихом и поняла, как несбыточны мои надежды.

— Франция принадлежит теперь мне, — сказал он. — И, что для меня не менее радостно, ты, французская принцесса, стала королевой Англии. Однако пойми, моя маленькая Кейт: удержать завоеванное тяжело. Потребуются для этого еще большие усилия. Завоевать — это важно, но еще важней — не отдать…

И все же дни Рождества прошли весело, беззаботно. Мы веселились, пели, танцевали и вместе с Генрихом, дуэтом, играли на арфе.

О, если б подобные дни могли длиться дольше!

Но так, увы, не бывает…

Моя новая подруга Маргарет сообщила мне, что, как ей стало известно, жители Англии проявляют беспокойство: им не нравится, что король надолго забросил их и проводит время вдалеке от родной земли. Победа — это, конечно, неплохо, говорили они, и, когда победители вернутся, их встретят с должным почетом, но все-таки Генрих в первую очередь король Англии, об этом не нужно забывать…

— Все эти вести пришли прямо из Лондона, — говорила Маргарет. — Там сейчас Хамфри Глостер, ему Генрих поручил править страной. Мой Кларенс, а также герцог Бедфорд, как ты знаешь, находятся здесь, с королем. — Она помолчала, потом продолжила не очень уверенно: — Хамфри… Он непохож на остальных братьев. Главное для него — кутежи и женщины. Хотя он ученый человек, — добавила она поспешно. — И весьма привлекателен. Но слишком, пожалуй, тщеславен и непомерно высокого о себе мнения. По-моему, он немного завидует Генриху, хотя и не отрицает его достоинств. В общем, он всю жизнь страдает от того, что родился не старшим, а младшим сыном, и…

Она прервала себя. Я закончила ее невысказанную мысль:

— Это звучит несколько угрожающе.

Маргарет пожала плечами.

— Ну что ты, — она старалась говорить небрежным тоном, — просто нужно за ним хорошенько наблюдать… И останавливать, когда он чересчур забывается.

Из Англии все чаще приходили различные сообщения. Генрих запирался у себя в кабинете и внимательно читал их, призывая к себе ближайших советников.

Прошло немного времени, и в один из вечеров, когда мы были совершенно одни, он обнял меня и спросил:

— Тебе нравится путешествовать по морю? Не боишься? — Я с удивлением воззрилась на него, а он продолжал: — Сейчас, зимой, Пролив бывает не очень-то гостеприимен, но необходимо его пересечь во что бы то ни стало.

— Вы хотите сказать… — пробормотала я, — в Англию?

Он кивнул.

— Да. И весьма скоро.

Все у него происходило «скоро»: он терпеть не мог откладывать что-то на потом. Если решил что-либо, то сразу приступал к осуществлению.

— Я должен вернуться на остров, — сказал он. — Мое отсутствие оказалось чересчур долгим. Здесь я сделал все, что мог и хотел. Все-таки главная моя забота и ответственность — Англия…

— А Франция?

— Я назначу твою мать временным правителем.

— Мою мать?! — воскликнула я.

— Думаю, она сможет защитить наши интересы.

Я снова не смогла сдержать удивления, и он стал объяснять мне:

— Дело в том, что наши и ее интересы сейчас совпадают. А кроме всего, она будет править номинально. Я оставлю здесь своего брата Джона. Он станет наблюдать за всем.

— Но ведь моя мать… — пробормотала я, не осмеливаясь продолжить, иначе мне пришлось бы плохо о ней отозваться.

Я все-таки не могла понять решения Генриха. Он ведь знал, как любит моя мать всяческие интриги и как легко умеет переходить из одного лагеря в другой. Она по натуре предательница.

— Милая Кейт, — сказал он спокойно и серьезно, — ты должна понимать, что завоеватели никогда еще не пользовались любовью у тех, кого завоевали. С ними считаются, их терпят лишь постольку, поскольку боятся, как бы они не причинили еще большего несчастья. Поэтому с побежденным народом нужно себя вести осторожно. Его унижает уже сама победа над ним. Мудрый завоеватель должен облегчить, а не усугублять участь побежденного народа. Следуя этому правилу, я и решил назначить твою мать регентом, а Джона — тем, кто будет негласно руководить регентом и, значит, осуществлять власть.