Тайный брак - Виктория Холт

— Вы доверяете Джону?

Он неодобрительно взглянул на меня.

— Вполне. Мне повезло с моими братьями. Томас… дорогой Томас… Я люблю его. И Джона тоже… И Хамфри…

— Который остался вместо вас в Англии?

— Да… Он самый молодой… — Генрих широко улыбнулся. — Бывает порой вспыльчив, не очень управляем… Любит предаваться забавам.

— Как вы сами когда-то?

— Я прошел через это в юности и потому, возможно, могу понять моего милого Хамфри. Он тоже повзрослеет, как и я.

— Но для этого ему нужно, как и вам, стать королем, — сказала я, удивляясь смелости, с которой уже позволяла себе говорить со своим супругом.

— Думаю, я изменился бы в любом случае, — задумчиво ответил он. — Надеюсь, и с Хамфри произойдет то же самое.

Мне показалось, что Генрих взглянул на меня с явным одобрением. Правда, смешанным с удивлением. Видимо, ему нравилось, что я стараюсь проникнуть в то, что происходит вокруг меня, разобраться в этом, что-то ему посоветовать.

— Итак, — заключил он наш разговор, — мы едем в Англию. Но вскоре опять вернемся сюда, ты не успеешь соскучиться…

Меня взволновала предстоящая поездка в новую для меня страну. Ведь до этих пор я никогда не покидала Францию. Помимо всего прочего, меня радовала возможность уехать от матери, опеку которой я ощущала над собой и сейчас. Расставание с отцом огорчало, но в молодости печаль подобна утренней росе, а мне хотелось новых впечатлений.

Я с каждым днем все сильнее попадала под обаяние своего супруга. Любовь к нему поглощала меня, а новая жизнь, открываемая им ежедневно, влекла меня неудержимо. Я жаждала веселья и удовольствий, коих почти лишилась в родной стране, где вольно или невольно разделяла постоянную скорбь больного отца и выполняла роль марионетки, которую дергала за ниточки мать.

Наши сборы были скорыми; как я уже говорила, Генрих не любил ничего оставлять на потом. Может, следовало бы отложить отъезд до весны, что казалось разумнее, но решение пришло к нему зимой — значит, оно тут же и должно быть выполнено.

Джон, герцог Бедфорд, прибыл во главе отряда в шесть тысяч человек, чтобы сопровождать короля с супругой до порта Кале, где нам предстояло пересесть на корабль.

Мой шурин Джон понравился мне с первой же встречи. Он по характеру походил на Генриха, также умен, смел, проницателен, с тем же ясным и решительным взглядом, только темных, глаз. Как мне казалось, он понимал, что нет в нем величия натуры, как у брата, однако это его не угнетало, он не старался прыгнуть выше головы, держался естественно и просто, что только вызывало уважение.

Другой мой шурин, Хамфри, герцог Глостер, наверняка достаточно умен, но в отличие от Джона не мог пересилить себя и примириться с тем, что один из его братьев — король. Он считал себя несправедливо обойденным судьбой и не прощал этого ни судьбе, ни себе, ни коронованному брату.

Таким я представляла Хамфри по рассказам Маргарет и с сожалением могу сказать, забегая несколько вперед, — таким он оказался на самом деле.

На пути к морскому берегу мы остановились в Амьене, где меня встречала толпа местных жителей. Они принесли подарки, пожелали счастливого пути. Не могу выразить, как приятно было сознавать, что обо мне не думают плохо, а, напротив, считают, что в какой-то мере я помогла приходу мира на нашу истерзанную землю, и за это благодарят… Ничего не может быть безобразнее и страшнее войны, как бы ее ни боготворили такие мужественные и беззаветные воины, как мой Генрих!

В Кале мы сели на корабль. Не стану описывать наше плавание: мне оно показалось ужасным. Особенно в первые часы. Лучше обо всем этом быстрее забыть. Впрочем, Генрих совершенно не страдал от морской болезни, но это не означало, что он не сочувствовал мне и не переживал за меня.

В общем, я испытала непередаваемое облегчение, увидев белые скалы моей новой страны.

Как только мы сошли на берег, нас окружила огромная ликующая толпа, и во время всего пути до Лондона мы постоянно видели радостных людей, слышали их приветствия.

— Одно из первых дел, которые нам предстоят, — сказал мне Генрих, — твоя коронация. Только тогда ты станешь для всех истинной королевой…

Вскоре в Вестминстерском аббатстве это действо состоялось и, как всегда у Генриха, довольно поспешно, но тем не менее с большой торжественностью. Представляю, как ликовала бы обуреваемая тщеславием моя мать, если бы ей довелось увидеть эту церемонию. Обо мне и говорить нечего. Я была так взволнована и потрясена происходящим, что почти ничего не запомнила и не могла бы толком рассказать, как все происходило и кто там присутствовал. Кроме, конечно, архиепископа, возложившего на мою голову корону, и членов королевской семьи.

Пиршество, последовавшее за коронацией, я запомнила значительно лучше. На нем я впервые как следует рассмотрела моего третьего шурина, Хамфри, герцога Глостера, которого ранее видела лишь мельком. С непокрытой головой он стоял рядом и тоже не без интереса смотрел на меня.

Он действительно оказался хорош собой, лицо его выражало ум и решительность. Я прочитала в нем явный интерес ко мне и застывший в глазах вопрос: может ли он подчинить меня своему влиянию, и если да, то в какой степени; иначе, смогу ли я быть ему в чем-либо полезна в будущем.

Мелькнувшая прежде мысль, что с этим человеком нужно держать ухо востро и быть осмотрительной — от него можно ожидать весьма непредвиденных поступков, утвердилась. Впрочем, чего только не придет в голову, когда человек совсем молод, счастлив, да еще в таком возбужденном состоянии, как я…

Заинтересовал меня и Генри Бофорт, епископ Винчестерский. О нем я тоже слышала от Маргарет и знала, что он связан с королевской семьей через своего знаменитого отца, Джона Гонта, сына английского короля Эдуарда III. А матерью нынешнего епископа была некая Екатерина Суинфорд, с которой Джон Гонт состоял во внебрачной связи семь лет. Их дети были признаны законными только после его женитьбы, но все равно некоторые продолжали смотреть на них свысока, не забывая, что те рождены вне брака.

Таким непримиримым оставался Хамфри Глостер, что отнюдь не способствовало дружеским отношениям между ним и епископом Винчестерским.

Еще об одном из гостей на пиршестве мне хотелось узнать побольше: о короле Шотландии Джеймсе I [1], считавшемся пленником английской короны уже в течение семнадцати лет. С ним обходились уважительно, не забывая о титуле, но тем не менее он чувствовал себя пленником. Красивый, с хорошими манерами, он внешне ничем не отличался от других родовитых и свободных людей. Однако он оставался лишенным свободы.