Бронепоезд «Гандзя» - Николай Григорьев

— Замолчи, серо-зеленый! — вскипел матрос. — Молчи лучше. Бороду оборву!

— Федорчук, отбоя не было! — крикнул я. — По местам! Снаряд ему вдогонку!

Все кинулись к орудию.

Мы с племянником, примерившись взглядом к удалявшемуся поезду, рванули в сторону правило. Подскочил матрос, рванул еще раз, втроем.

Малюга ловил бронепоезд в прицельное стекло.

— Еще малость… еще вбок подайте…

Мы рванули в третий раз, и лафет вонзился ребром в деревянную стенку.

Дальше некуда.

— Ну? Взяло? — в один голос крикнули мы с матросом.

Малюга только руками развел.

Я быстро взглянул по направлению ствола: да, не берет… Не хватает поворота у орудия. В белый свет влепим снаряд, как в копейку…

А башенный бронепоезд, объехав широкую петлю железной дороги, уходил все левее и левее…

— Тьфу ты дьявол! Да он так и совсем от нас удерет…

Я махнул Никифору:

— Полный ход, пошли вдогонку!

Поезд рванулся с места.

Вдруг — трах, трах, бумм… В нас посыпались снаряды.

Я выглянул из-за щита гаубицы:

— Ага, это Богуш нас угощает, ребята! Со стороны нас хочет взять, видали? Знает, что не может ответить бортовым огнем. Хитер, собака… Врешь, не уйдешь! Достанем мы тебя!

Поезд несся вперед. Со свистом врывался в блиндаж ветер. Вот проскочили дубняк, прорезали пелену едкого, черного дыма… Опять выскочили на свет. Колеса вагонов визжали на крутых закруглениях дороги. В блиндаж доносился гул взрывающихся вокруг снарядов… «Здорово кроет! Ну подожди… Только бы пройти закругление… Ага, уже выпрямляется путь, выпрямляется… Сейчас выскочим на прямую дорогу!»

Малюга, не отрываясь от прицела, стал нащупывать рукой шнур… Вдруг толчок… Меня бросило вперед на правило, я охнул от боли.

И в ту же секунду все начало исчезать в белом тумане: исчезло, словно растаяло, орудие, пропал из глаз Малюга, Федорчук в полосатом тельнике… Я перестал видеть даже собственные руки.

«Что за туман?… Откуда?» На минуту мне показалось, что все происходит во сне.

Поезд рывками замедлил ход и остановился. Под вагоном что-то оглушительно шипело, словно тысячи змей напали на нас…

— Ребята, где вы? — Я шарил руками в белом мраке. — Никифор, почему стоим? Вперед!

— Паровоз… В паровоз шлепнуло…

— Что? Паровоз?… — Меня словно холодом обдало. — Тогда назад! Нельзя стоять ни секунды!

Вагон дернулся вперед-назад и, вздрагивая, медленно покатился обратно.

— Пошел… Пошел! — услышал я радостные голоса команды. До этой минуты никто не произнес ни звука.

Под грохот снарядов, под шипение и свист пара, спасаясь в его белой завесе, мы отходили с позиции.

Опять Богуш цел! А мы чуть вовсе в землю не клюнули… Ну подожди же!

Машинист стоял на станционных путях. Он был как пришибленный. Деповские рабочие расцепили наши вагоны, сделали маневры и вытолкнули на соседний путь уже остывший паровоз, а машинист словно ничего этого не замечал. И только когда маневровая кукушка подцепила за хвост нашего рослого зеленого красавца, машинист вдруг повернул голову, что-то крикнул, но его никто не услышал — и он махнул рукой. Взял свой сундучок и пошел прочь.

— Да… — вздохнул матрос. — Печаль у человека на сердце…

Мы с матросом были в вагоне вдвоем. Команду я отправил с запиской на вокзал обедать.

Я поглядел вслед удалявшемуся машинисту… Так и тянуло меня побежать за ним, взять его за руку, утешить. «Но в чем же я буду его утешать? Был бой. Снарядом разворотило у паровоза цилиндр, паровоз вышел из строя, и теперь его погнали в тупик на кладбище… Но ведь и люди у нас гибнут, не только паровозы…» И все-таки мне было жалко машиниста. Кто его знает, может быть, для него это самая тяжелая потеря в жизни… Семьи у человека нет, а с паровозом этим он, кажется, никогда не расставался. Иной раз поглядишь — обтирает паровоз тряпкой и тут же с ним разговаривает. А с людьми молчит. Да, неразлучные были друзья…

— Не воротится он к нам… — задумчиво сказал матрос.

— То есть как так не воротится?

— А так… По своим годам он в Красной Армии служить не обязан. А по своей охоте… Ну скажи, какой человеку интерес с нами мыкаться? Машинист классный, проехать любит с форсом… Он вот десять лет экспрессы Киев Одесса водил! Паровоз — поглядишь — что твой адмиральский корабль: подойди в белых перчатках — не замараешь… А у нас ему что? Гляди-ка, — матрос заложил на руке палец, — фонари ободрали…

— Чепуху мелешь, Федорчук. При чем тут…

— Обожди, обожди… фонари ободрали, — повторил матрос, — это раз. Коптилку из будки отняли — значит, ему, классному машинисту, по-кошачьи глядеть надо — два. На большую скорость его почти что и не пускаем, он вроде как на карачках с нами ползает — три… Теперь дальше. Крути, верти, а дыму чтоб не было — это четыре. Гудок тряпками обмотали — пять…

— Склянки ты заставлял его бить… Клади на другую руку — шесть.

— А что ж? — сказал матрос, загибая шестой палец. — Признаю, сдурил. Это целиком и полностью была глупость со склянками… Шесть уж. Так? А теперь и паровоз из-под него к чертям выбили. Совсем на мели остался человек… Нет уж, теперь не жди, не воротится!

— А, брось, Федорчук, — отмахивался я.

Но у меня уже и у самого закралось сомнение: «Не придет, пожалуй, и верно, не придет».

— Ну ладно, — сказал я, — довольно об этом. Пошли обедать. В депо ведь еще надо поспеть, паровоз подобрать для бронепоезда, ну и…

— И машиниста, — закончил за меня матрос.

Мы вышли.

— А где тут, кстати, депо, не знаешь? — спросил я.

Матрос остановился, озираясь на рельсы, расходившиеся по станции во все стороны.

— Кажись… Не в той ли вон стороне?… Обожди, маневровка едет, спросим.

Навстречу нам катил, позвякивая налегке, небольшой чумазый паровоз. Мы помахали ему, чтобы он придержал ход. Паровоз дал сиплый гудок и остановился.

— Эй, кто там? — закричали мы. — Куда в депо дорога?

Вместо ответа машинист паровоза начал спускаться из будки. Спрыгнул на землю, и мы оказались лицом к лицу… с Федором Федоровичем!…

Он сдвинул на затылок свою фуражку с галунами и заговорил, отдуваясь и вытирая лоб платком:

— Вот депо, а? Коренным считается, а паровоза не подобрать… Я уж «овечку» взял. Ход у паровозишки есть, ничего, подходящий ход. Да и ростом невелик, — ну, такой-то и лучше. Между нашими вагонами, если издали глядеть, он и неприметный… Конечно, в грязи весь, почистить придется…

Мы с матросом переглянулись.

— Так вы, Федор Федорович, как бы это сказать… не заболели? — спросил я осторожно.

Он даже глаза на меня раскрыл. А я схватил его за руку и давай трясти.

— Федор Федорович! — разлетелся матрос. — Давай по-рабочему за общее наше дело… поцелуемся!

И забрал его, как в клещи, своими мускулистыми руками.

— Ты на меня, друг, не обижайся, — бормотал матрос, — мало ли что бывает…

— Да полно, полно, чего тут, — отвечал машинист, выпрастывая голову, чтобы глотнуть воздуха.

— А ты, Федор Федорович, почаще бы к нам в кубрик заходил, — сказал матрос, отпустив наконец едва дышавшего машиниста. — Знаешь, люди, когда вместе, все равно как железина к железине — пришабриваются…

— Да как же я… от машины-то отойду?… — прохрипел тот, ощупывая часы в примятом кармашке.

— Не можешь? Ладно, — согласился матрос. — Только на этот раз уж извини… Эй, кочегар! — крикнул он в сторону паровоза. — Побудь за механика.

Матрос подхватил Федора Федоровича под одну руку, я под другую, и мы втроем пошли на вокзал обедать.

Сразу после обеда я поставил всю команду за топоры, чтобы сделать кое-какой текущий ремонт: блиндаж деревянный, а дерево в бою все-таки крошится… Надо было зачинить пробоины, их оказалось несколько в наружных стенах: иные как сыпь, а в иные и оба кулака просунешь.

Но, в общем, мой блиндаж выдержал экзамен с честью. Признаться, я побаивался в бою. «А ну как, — думаю, — завалится эта бревенчатая дура, ведь ног из-под нее не вытащишь!»

А дура-то оказалась покрепче паровоза.

Я велел ребятам принести березовых поленьев и поставил пулеметчика Панкратова тесать колобашки. Это был плотник заправский. Он сызмальства работал по плотничному делу, даже в Москве бывал на постройках.

Как пошел он обделывать поленья — глядеть любо! Потюкает, потюкает топором — и уже не полено у него в руках, а сахарная голова. Еще тюк, тюк и готов уже клин на четыре канта.

Матрос, сидя на корточках, сучил жгуты из пакли. Я оплетал этими жгутами клинья. А все остальные ребята, подстроив себе подставки из снарядных ящиков, заколачивали клинья в пробоины.

Кто освобождался, тех я посылал с ящиками за песком: пудов, должно быть, двадцать песку ушло через пробоины — надо было подсыпать в стены свежего.

Между делом шли разговоры, само собой понятно — все о башенном поезде и о Богуше.