Условно пригоден к службе - Юрецко Норберт

Мы хотели сначала зайти к Гиглю, бюро которого размещалась рядом с парком. Но туда мы так и не добрались, потому что прямо за поворотом уже стояла целая толпа высокопоставленных сотрудников. Они уже ждали нас. Как только я вышел из машины, раздались их аплодисменты. Я не знал, за исключением Гигля, ни одного из этих любезных джентльменов в серой фланели. В одном из бюро торжественно разливали шампанское, раздавали печенье. Все почтительно рассматривали прибор и слушали пояснения инженера-эксперта.

Потом Гигль задал мне вопрос, после которого все в помещении замолчали: – Ну, господин Даннау, и во что обошлось нам все это удовольствие? Я наслаждался этим моментом и специально еще подождал некоторое время с ответом. – Я пообещал, то есть сторговался с поставщиком, что заплачу ему в пятницу сорок тысяч марок. Раздался взрыв смеха, что меня удивило. Заметив, что я смотрел на них всех непонимающе и немного раздраженно, Гигль пришел ко мне на помощь: – Господин Даннау, вы сказали сорок тысяч марок. Вы, наверное, имели в виду четыреста тысяч марок. Это намного меньше той суммы, которую мы ожидали. Хорошая работа. – Нет, нет, – защищался я, и снова все стихло, – сорок тысяч марок, не четыреста тысяч. Я купил его за сорок тысяч марок. Может быть, еще наберется марок пятьсот на накладные расходы. Тут восторги руководителей БНД уже не знали границ. Со всех сторона нас сыпались похвалы и похлопывания по плечу.

На следующее утро я еще раз пришел в Центр для участия в "шоу". Радость из-за приобретения C55 не прекращалась. Сыпался град признательности и восхищения. Особенно подчеркивались удивительно низкие расходы на приобретение прибора. Говорилось и о том, что я достоин ордена и почетного знака. Мне пообещали досрочное продвижение по службе. Но все получилось вовсе не так. БНД и спустя десять лет не предприняла ровным счетом ничего, когда прокуратура Мюнхена обвинила меня перед земельным судом в мошенничестве как раз за этот платеж. Наоборот, Служба приложила все силы, чтобы я предстал перед судом. Но в тот момент я и во сне не мог себе такого представить, да и сейчас это кажется мне чем-то нереальным.

В эйфории Герт и я тогда вернулись в Швейнфурт. Я сменил машину и уже через пару часов был дома. Уже в пятницу, сразу после развода с моей первой женой, я поехал в Берлин. Днем раньше я несколько раз звонил Гассингу, чтобы организовать оплату для К. Но ничего не было сделано. Началась горячка. Кассирша уже ушла на уик-энд, заместитель шефа Фёллер, правда, еще сидел в бюро. Гассинг снова облегчил себе жизнь, поручив ему: – Позаботьтесь, чтобы деньги доставили. Я ведь не могу обо всем думать.

Фёллер начал звонить, потому что в его кассе все равно не набралось бы нужной для выплаты суммы. Но он пообещал мне, что как-то наскребет денег. Он собрал их у нескольких берлинских филиалов разных отделов БНД. В 18.00 мы должны были встретиться у двери дома номер 2 по Рингслебенштрассе.

Я пошел в свою квартиру. В 18.15, довольно расстроенный, я сидел у дома в моем джипе и ждал. Никто не пришел и денег не принес.

В доме было два телефона-автомата. Я попытался позвонить в филиал на Фёренвег. Но там царил режим абсолютного радиомолчания. На 19.30 у меня была назначена встреча с К. в "Европа-Центре". Учитывая "пробки" на дорогах в пятницу вечером, мне чтобы добраться туда понадобилось бы не меньше получаса. Если я уеду прямо сейчас, думал я, то вдруг через минуту появится Фёллер и не найдет меня. Потому я решил ждать. Даже если я опоздаю, К. в любом случае не уйдет сразу. Он ведь надеется заработать кругленькую сумму.

Получилось так, как бывает всегда. В 18.40 прибежал совершенно запыхавшийся Фёллер. – Норберт, дружище, поверишь ли ты, но я не нашел этот идиотский дом номер 2. Я въехал на Рингслебенштрассе с другого конца улицы. Тут она вдруг превратилась в улицу с односторонним движением. Можешь мне не верить, но я не нашел никого, кто мог бы подсказать мне этот дом номер два.

Он передал мне коричневый конверт: 40000 марок, все полностью. Я подписал квитанцию на сумму. Потом я рассказал ему о месте передачи денег. Раздельно мы двинулись в направлении Курфюрстендамм.

За пять минут до назначенного времени я стоял у больших водяных часов в "Европа-Центре". К. пришел со своей женой. Поздоровавшись, мы вдвоем двинулись в ресторан быстрого питания. Он был со стороны Зоопарка. Вся его выходящая на улицу стенка была стеклянной, потому все внутри было видно. Я уселся рядом с окном, спиной к "Европа-Центру". К. сидел напротив меня, тоже рядом со стеклянной стеной.

Мы перебросились парой фраз и как раз разговорились, когда я увидел Фёллера, осматривавшего витрины на другой стороне пассажа. Как только Фёллер стал так, что К. никак не мог его увидеть, а сам он видел все, я наиграно торжественным тоном заявил: – Итак, а теперь мы переходим к официальной части нашего вечера! Я выложил на стол конверт, отрывной блокнот с квитанциями и шариковую ручку.

Он взял конверт и спрятал его в своем черном кожаном "дипломате". Потом я заполнил квитанцию, а К. ее подписал. Когда я убрал назад свои канцелярские принадлежности, Фёллер снаружи кивнул мне и ушел. Мы договорились с К. продолжать поддерживать наши деловые отношения. Потом мы оба вышли из ресторана.

Когда час спустя я в Цизаре ел свою сосиску, вся прошедшая неделя показалась мне совершенно невероятной.

"Мюнхгаузен"

В начале 1992 года мы с Фредди приступили к совместной работе в 12 YA. Я и сегодня во всех подробностях могу вспомнить нашу первую поездку. Она началась довольно рано, в прекрасную погоду. Настроение у нас было превосходным. Мы собирались отправиться на север, точнее, по федеральному автобану № 96 в направлении к Ораниенбургу. Чтобы не застрять в берлинских "пробках" мы рано сели за руль. Фредди вел джип, а я ехал в "семерке" БМВ. Фредди достал две маленькие рации "уоки-токи", и мы могли все время поддерживать двустороннюю связь.

Когда мы остановились рядом друг с другом на большом перекрестке у аэропорта Темпельхоф, он кивнул мне с таким выражением лица, которое могло означать только одно: "Черт побери, ты хорошо живешь за государственные средства". Я спросил его по рации: – Почему именно эта государственная тачка? – Герт достал, по специальной цене. Сказал, что машину нужно отдать в Ганновере в понедельник ровно в двенадцать часов дня. Не раньше и не позже. Он объяснил, что ничего поменьше достать не удалось. Но послезавтра она будет в самый раз, с букетом на капоте.

При этом Фредди пальцем оттянул веко книзу. Хитрецы, подумал я. Сегодня четверг, в субботу у меня свадьба. А Герт очевидно хотел оказать мне услугу. Он мог принимать такие решения, потому что как раз замещал шефа. Кроме того, это все равно были его последние недели на службе. И еще один аргумент: у нас на сегодня был запланирован контакт с потенциальным источником из Западной группы российских войск. И на него мы должны были произвести хорошее впечатление.

Наша первая остановка должна была состояться в Лёвенберге, где мы в маленьком придорожном кафе у автобана договорились о встрече с "Певцом". После операции "Общество любителей пения" – получения российского прибора опознавания "свой-чужой" С55 – Райнер К. проходил у нас под псевдонимом "Певец" ("Sanger"). Он обещал достать список русских, знающих немецкий язык, на который мы хотели бы взглянуть. "Певец" жил совсем рядом от Лёвенберга, в маленькой деревушке. Он собирался прийти в восемь часов утра. Это значило, что у нас хватило бы времени оставить наши машины на стоянке вне его поля зрения и осмотреться. Теперь мы с муками пробирались по Ораниенбургу, где улицы были в совершенной разрухе и как раз ремонтировались. Повсюду вокруг нас на дорогах царил хаос. Но мы уже знали некоторые хитрые объездные пути. Один из них проходил совсем рядом с концлагерем Заксенхаузен.

Проезжая это зловещее место, я задумался. Как все это оказалось возможным? Что за отношение к послушанию и покорности было тогда у немцев? И как они относятся к этим понятиям сегодня? Мы проезжали по серым, грязным жилым кварталам. Они в ГДР, думал я, тоже вели себя в чем-то похоже. Они очень аккуратно пожертвовали идеалами социализма в пользу ложно понятой верности государству. Может быть, немцев объединяет их тяга к какой-то разрушительной лояльности и верности государству.

Но это не по мне, думал я. Я здесь ради дела, не ради пары каких-то витавших в облаках начальников из Мюнхена. Кому, собственно, я обязан быть лояльным? Какому-то учреждению? Какому-то лицу? Каким-то властям? Все, думавшие так, совершают ту же основополагающую ошибку, что и сторонники нацистов или лицемерные тихони в ГДР, боявшиеся даже в душе высказывать критику. За время долгих командировок у меня всегда было время поразмыслить над такими вопросами. Как раз в тех местах, где я сталкивался с частью немецкой истории, такие мысли были сильнее всего. Так случилось и во время этой поездки через Ораниенбург.