Белая стена - Антонио Редол

Алисе знала, о чем они говорят. Ей на беду, вину за все случившееся Зе Мигел свалил на нее: она обращалась с парнем, как с девчонкой, до трех лет одевала в платьица, не выпускала из дому одного под тем предлогом, что он слабенький. Да, слабенький. В конце концов его определили в сантаренское сельскохозяйственное училище, чтобы сделать из него мужчину.

Однажды директор позвонил мужу по телефону, она встревожилась – что могло случиться? К вечеру Зе и сын вернулись, безмолвные, отчужденные; Зе не захотел, чтобы сын ужинал вместе с ним, никогда не видела она у мужа такого угрюмого и недоброго взгляда, а ей приказал садиться за стол, но глядел при этом в пол. Шрам на лбу у него побагровел и временами подрагивал; и временами Зе Мигел сжимал кулаки в знак отчаяния и ударял ими по столу, то одним, то другим, а потом разжимал пальцы и подносил их к лицу, словно испытывая потребность спрятаться от чьих-то взглядов или от света люстры с несколькими рожками. Она спросила мужа:

– С нашим мальчиком случилось что-нибудь?

– Все случилось…

– Что «все»?!

– Все, чего я ожидал.

– Но что?!

– Не твое дело.

– Я мать ему…

– Лучше было бы, если бы ты была ему никем. – И перешел на крик: – Лучше бы тебе не рожать его на свет. Или уж растила бы его по-человечески, а не портила. Ей девочку хотелось… Даже шить парня выучила…

– Но что случилось?!

– Ты получила то, чего хотела. Но разговор кончен раз и навсегда. Служанку уволь, чтоб она не догадалась, в чем дело; хватит стыда в школе. Лучше бы мне все лицо оплевали, глаза, губы…

Голос отказал ему, он смолк, сжал руками голову и вдруг вскочил, разрыдался в голос, взвыл, как пес. Она не хотела понять, нет, не хотела.

Потом Зе вытер глаза, голос у него стал жесткий, властный.

– Жить он будет на чердаке; чтоб здесь я его больше не видел. Если это случится, уйду из дому навсегда. И чтоб не выходил на улицу. Ни в каком случае… Что бы ни произошло. Даже если дом загорится.

Алисе Жилваз слышит шаги мужа на улице. Сама не понимая почему, испытывает страх. Смутный страх, от которого ей больно. Прислоняется лбом к стеклу, медленно трется о его гладкую холодную поверхность и ждет, когда щелкнет в замочной скважине ключ.

Ожидание затягивается.

Затем она снова слышит его шаги на улице, но он пошел быстрее и – она видит – в противоположном направлении. Она открывает окно, зовет мужа, хоть бы рассказал ей, что случилось, но он продолжает идти. Ей становится еще страшнее.

– Зе! Зе Мигел! Ужин готов!… Куда ты?…

– В гараж.

– Надолго?

– Я не хочу ужинать. Поешь и ложись. Не жди меня.

– У тебя все в порядке?

– Все в порядке.

Зе Мигел идет куда глаза глядят, ночная тьма кажется ему уютной, он словно возвращается в материнское чрево отдохнуть от всего, что перечувствовал сегодня днем и что так вымотало его. Он устал от людских голосов, потому и повернул обратно, поднявшись к дверям на несколько ступенек. Ему неприятны звуки собственных шагов по мостовой, они отдаются у него в ушах, резкие и чеканные, словно он перемещается внутри шара с каменными стенками, по которым кто-то барабанит.

Со стороны Тежо веет мягким ветерком.

Зе Мигел делает глубокий вдох и улыбается ветерку, затем ускоряет шаг, чтобы ощутить его получше: как бы не улегся, пока он подойдет к берегу. Там, впереди, бухта, в бухте, может быть, два-три парусника на приколе с убранными парусами, они, словно псы, поднимут лай, если он подойдет слишком близко. Но у него таких намерений нет: он предпочитает смотреть издали, лежа в траве, еще теплой после дневного солнцепека, и покусывая сухой стебелек, как в те времена, когда был подпаском. Он испытывает потребность вспомнить прошлое, чтобы почувствовать себя живым вопреки сегодняшней истории, когда он столкнул в овраг фургон смерти.

Этот отчаянный поступок, который остальные истолковывают как проявление его дьявольски взрывчатого темперамента, самому Зе Мигелу непонятен. Он даже попытался дать ему объяснение, когда заметил, что кое-кому из гостей не по себе:

– Лошадь закусила удила, а я выпустил из рук поводья, чудом спасся. Когда я был мальчишкой, почти то же самое случилось с моим дедом, с Антонио Шестипалым. Я успел соскочить, сам не помню как, но дед поплатился жизнью.

Мануэлу Педро версия показалась малоубедительной. Вместе с братом он напал на Зе Мигела в погребе и без околичностей объявил ему, что видел, как тот столкнул клячу в овраг. Мануэл Педро только не мог понять, что за помрачение нашло на его друга – ведь жизнью рисковал. Зе Мигел чувствует, что Всадники Апокалипсиса восхищаются им, и дает волю языку: нужно придумать что-то, чтобы еще усилить впечатление.

– Вы же знаете, я сызмальства люблю лошадей. Потому и не могу видеть, как какая-нибудь старая лошадь, вся истерзанная, околевает медленной смертью. Мне тяжко смотреть на такое, черт побери! Мужчина, когда у него все на месте, если жизнь повернется к нему задом, найдет свой собственный выход. А животное нуждается в помощи человека, чтоб тот из жалости избавил беднягу от незаслуженных мучений. Так я и поступил с тем одром. Как только сел на козлы, подумал, что надо положить конец его мукам. Задумано – сделано! Выполнил свой долг.

Сейчас Зе Мигел вышел на самую окраину города, уже слабо освещенную, шагает и вспоминает, что он им сказал. Теперь по всем кафе только и разговору, что о нем, можно не сомневаться: Мануэл Педро и его братец не преминули рассказать, что произошло и как он объяснил им происшедшее, да еще кое-что прибавили из собственных запасов.

Никому и в голову не придет, что он сейчас в полном одиночестве гуляет по берегу Тежо. Никто его не знает. Да человек часто и сам себя не знает и лишь время от времени открывает то, что скрыто в нем и что погружает его в бездну, что либо превышает его понимание, либо унижает его, делает мельче в его же собственных глазах. В этот миг Зе Мигел переживает заново развязку жуткого сна, примерещившегося ему в детстве, когда смерть приняла его вызов и явилась на поединок в фургоне. И когда он увидел старую лошадь во дворе усадьбы, ему вдруг почудилось, что смерть отдыхает, набираясь новых сил.

Хотя он знает, что смерть повсюду – а может, именно поэтому, – его самомнение утолено мыслью о том, что совсем недавно он снова померился с нею силой и доказал, что не боится ее, либо что испытал потребность ощутить ее поближе, чтобы она могла завладеть им, если захочет.

Как бы то ни было, на душе у него становится спокойнее. Он переходит железнодорожные пути, слышит голоса, доносящиеся с берега и с бухты, голоса взрывают тишину, в темноте они – словно недолгие вспышки тусклого света. Зе Мигел ловит их в воздухе и чуть не натыкается на кого-то, кто пробегает мимо. Вздрагивает. Останавливается под деревом, смотрит вслед бегущему – лодочник, наверное, или рыбак, бежит босиком, потому и шагов не слышно; и Зе Мигел продолжает свою прогулку во тьме.

На траву он не ложится. Забыл уже, что собирался делать. С него достаточно того, что он чувствует себя живым и знает, что уже получил гораздо больше того, о чем мечтал мальчишкой. У него еще нет угодий в Лезирии, но он не сомневается, что будут и они. У него есть деньги, есть кредит; его автомашины без помех мчатся по охраняемым дорогам; у него есть друзья везде, где ему нужно, он умеет обзаводиться ими и сохранять их дружбу, война продлится еще долго, а во время войны требуются решительные люди, такие, как он, – даже в странах, которые как будто в войне не участвуют.

Он богат.

Наследника нет, что поделаешь! Он мог бы снова завести ребенка, но боится повторения беды. В этом смысле жизнь его подвела, крепко ударила, от такого удара свалится и самый закаленный. Он все вытерпел, все пришлось вытерпеть, хотя кровь кипела. С того дня, когда директор училища сказал ему правду, он стал другим человеком, хотя, может, сам этого не замечает.

Теперь он идет быстрее, безотчетно ускорил шаг. Разговаривает сам с собой, какие-то слова произносит вслух, словно собрался расчистить рану ножом. Потом ему становится страшновато в укрывшей его тишине, он решает вернуться в город, а может, поворачивает туда без раздумий, поддавшись зову огней.

Прошлое ему необходимо, чтобы почувствовать себя живым.

Цепляясь одно за другое, беспорядочно наплывают воспоминания: он сам не понимает, почему память выбирает одни, а не другие, если у него такой запас их, самых разных, уводящих в глубь детства и отрочества. Воды Тежо накатывают на низкий затопленный берег, и Зе Мигел думает о Розинде и об Ирии, об Антонио Испанце и о Баркасике, шкипере, который хотел улизнуть от него с грузом контрабанды.

В ту же ночь, но в еще более поздний час, он входит в гараж, где стоят грузовики его колонны, почти не разговаривает со сторожем и садится в кабину первого автофургона, который был записан на его имя. Ему приятно взяться за руль, сжать его в руках, как когда-то, но больше в правой, в то время как левая держала сигарету, когда ему не нужно было переключать скорость. (Теперь руль переставлен, не хватает бензина и покрышек, на некоторых машинах в обязательном порядке будут ставить газогенератор, это ему сказал один приятель из транспортной полиции.) В верхнем углу кабины, немного спускаясь на ветровое стекло, все еще висит цветная фотография киноактрисы, которую он выбрал спутницей в своих поездках.