Сесквоч - Джон Бостон

Нам было уже около двадцати пяти, когда мы поженились. Это было самое счастливое венчание в мире. Она была замечательная девушка, — сказал Фенберг. Он усмехнулся своей полуулыбкой-полуусмешкой. — Она была необыкновенно трезвой и спокойной. Я никогда не встречал никого, кто бы так легко смеялся и видел жизнь в таком розовом цвете. Она была совершенна. Кожа цвета меда и молока. Большая, красивая грудь. — Элен посмотрела на свою. — С тонкой талией. Хорошо сложена и отнюдь не комнатное растение. Такая хорошенькая и артистичная. У нее были длинные волнистые светлые волосы, падавшие прямо в глаза, как у Вероники Лэйк. И такой дьявольски привлекательный смех, и я… — Митикицкая закатила глаза, улыбнулась и покачала головой. — …был страшно умным и выдающимся мужчиной. Как обезьяны у Киплинга, мы хотели вершить великие дела. Хотели иметь свою газету и свое ранчо. Путешествовать. Открыть ресторан в Сан-Франциско. Если бы все было так, как мы планировали на шестьдесят лет вперед, мы катали бы внуков на тракторе, построили бы два крыла к дому для моих братьев и их жен. Хотя теперь, если бы она была еще жива, мы, видимо, внесли бы изменения в последний пункт.

Митикицкой показалось, что Трейси понравилась бы ей.

— Но появился ребенок, и это был мальчик.

— Как его звали?

— У него было несколько имен. В свидетельстве о рождении значилось Джек. Мы называли его Датч в честь отца Трейси. Мальчик был светловолосый в мать, но волосы у него вились, как у меня, голубые глаза, как у матери, а улыбка у него была непонятно чья, может быть, его собственная. Джон называл его Джеком Чемпионом. Чемпион Джек Фенберг. Мой брат любил изменять данные людям имена.

Митикицкая слушала Фенберга, он рассказывал ей о дне аварии, которая, по воле иронии, случилась за два дня до Рождества, пять лет назад. Это произошло во время одной из этих незабываемых бурь, когда температура из-за сильного ветра упала ниже нуля. Это была рекордно низкая температура в штате, особенно холодно было в Бэсин Вэли. Валились от ветра деревья, скот находили замерзшим и окоченевшим, так и оставшимся стоять. Шериф считал, что пьяный шофер вынудил жену Фенберга съехать с дороги. Она и ребенок остались бы живы, если бы шофер сообщил об аварии. Но никто не сообщил. Прошло двадцать четыре часа, прежде чем поисковая партия нашла лежащий под откосом корпус машины. Оба пассажира погибли. Но не от ранений, а от холода. Митикицкая слушала, не прерывая. Она была слегка ошеломлена рассказом Фенберга об аварии, похоронах, и особенно о том, как упаковывали в ящики вещи ребенка.

Фенберг замолчал, не разрешая себе сказать лишнего. Существуют вещи, которые причиняют слишком сильную боль, чтобы выставлять их в ярком дневном свете. Образы, которые ты почитаешь. Фенберг боялся, что если он начнет избавляться от печали, то она никогда не покинет его, а просто вырвется наружу и окончательно погубит его.

— Эй, иди сюда, — сказала Элен, садясь. Она привлекла к себе Фенберга и обняла. — Я буду с тобой теперь.

Фенберг опять сконцентрировался на стене и цвете. Он пытался утихомирить чудовище, жившее в его груди. В последнее время он видел сны, но не с Трейси и ребенком, а темные, мрачные сны. Как будто его держали в волосатых руках стражники. Он оглядывался назад через плечо и видел свет — уютный, надежный, — но это был лишь проблеск. Боль снова уводила его прочь от этого света.

— Ах, Майк, я до сих пор ничего не говорила тебе, но я скажу тебе сейчас. Я без ума от тебя. — Хотя Митикицкая была высокой, почти пять футов девять дюймов, ее тело было приятно округлым. Грудь, изгиб ног и небольшой живот. Она тесно прижалась к Фенбергу, гладя его по голове. Прикосновения были мягкими, успокаивающими. Фенберг отстранился.

— Прости, — сказал он и сел, — это из-за клаустрофобии.

Элен с любовью посмотрела на него, улыбнулась и стала гладить по спине.

— Ты еще хочешь поговорить обо всем этом?

— Нет.

Элен откинулась на спинку дивана и обхватила колени.

— Я хочу, чтобы ты знал. Если тебе захочется поговорить о ней или еще о чем- нибудь, я всегда рядом.

— Спасибо.

Они сидели на полу молча, спиной друг к другу. Фенбергу не хотелось шевелиться, Элен думала, как сказать ему то, что она обязана сказать. Может, потом. Нет. Она уже и так слишком долго ждала. Промедление становится опасным.

— Я, м-м… мне кажется, мне самой нужен сейчас друг, — обратилась она к спине Фенберга. — Ведь мы еще друзья?

— Все двадцать четыре часа, — ответил Фенберг. Ему отчаянно хотелось оказаться сейчас где угодно, только не здесь. Терпи.

— Ты для меня самый дорогой друг, и даже больше, Майк. Я просто с ума схожу по тебе. — Она засмеялась над словами "с ума схожу". — Мне так жаль, что тебе пришлось испытать столько боли. И я чувствую себя виноватой, что не уменьшила ее, когда пыталась уйти от тебя шесть раз. Но мне действительно страшно. Все, что было до тебя, испугало меня. Я пыталась убежать, чтобы это снова не повторилось. Я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для таких признаний, но мы сейчас как бы на перекрестке наших отношений. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он не понимал.

— Я никогда не встречала такого, как ты. Ты заставляешь меня чувствовать себя особенной. И сентиментальной. Иногда я чувствую себя такой идиоткой рядом с тобой и в то же время очень сконцентрированной.

"Мне, кажется, пора получать Премию Конгресса за Туманность Высказываний, подумала она. — Может, лучше написать письмо? Нет."

— Ты не думал о более серьезных, — она закрыла глаза, — отношениях, накладывающих обязательства по отношению ко мне?

У Митикицкой забилось сердце. Она задавала этот вопрос не просто себе.

— Мне хочется поговорить с тобой о том, куда ведут нас наши отношения и что мне делать в моем положении.

Митикицкая отчаянно надеялась, что Фенберг повернется и посмотрит на нее.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь любить так же сильно, как тогда, Элен. Это слишком больно.

Элен почувствовала, как к горлу подкатил комок.

— Кажется, несмотря на все обещания, которые я даю, когда вижу торт на столе, я вряд ли смогу когда-нибудь снова привязаться к женщине и семье.

— Что ты хочешь сказать мне?

— Я имею в виду наш великолепный, в лучших традициях, роман, который длится вот уже два месяца…

— Три.

— Три месяца. Я ощущаю на себе огромное давление. Мир вокруг перевернулся. Я веду себя нечестно по отношению к тебе. Господи. — Фенберг покачал головой. — Я чувствую, что мне осталось не больше года. Год отдыха — и нет проблем, нет братьев, и нет газеты, и нет… — Слова повисли в воздухе.

— Меня? — мягко произнесла Элен.

— Я не могу придумать, как сказать, чтобы это не прозвучало банально.

— Попытайся, пожалуйста. Я вставлю подходящие саркастические замечания.

— Я должен на какое-то время остаться один, не обижайся, чтобы вокруг не было никого, даже тебя, чтобы разобраться в происходящем.

— Как долго? — Элен держалась руками за живот.

— Может быть, месяц? — Фенберг потряс головой. Он почувствовал, что рассыпается на части, как если бы он вылез из собственного тела на нескольких автобусных остановках и бежал по странному городу, пытаясь найти самого себя. — Может быть, хватит недели.

— Нет. Пусть будет месяц, — спокойно сказала Элен. — Если ты не возражаешь, я отправлюсь немного погулять. Мне тоже нужно немного времени и пространства, как говорят в Южной Калифорнии.

Элен натянуто улыбнулась.

— Если хочешь, я оденусь и уйду, — предложил Фенберг, наконец посмотрев на нее. — Як тому, что я сам навязался сегодня.

Элен встала. Ей очень хотелось одеться. Быстро.

— Ты не навязался. Мне это нравилось. Тогда. — Она вдруг развернулась и исчезла в своей комнате.

Фенберг уставился на ковер. Он вдруг с удивлением ощутил свою наготу. — Элен? — крикнул он. — Что-нибудь не так?

Мужчины бывают такими тупыми идиотами.

— Что-то случилось? — снова спросил Фенберг, когда Элен проходила мимо, убирая волосы под свою бело-голубую шапочку. Она оделась, как будто собралась на длительную прогулку. Сапожки, лыжная куртка, два свитера.

Да. Что-то не так.

— Нет. Все в порядке, — сказала она голому человеку, прикрытому одеялом. Она остановилась в двери. — Извини, если причинила тебе боль сегодня ночью. Может, я не очень хороший друг. Но лучше люби меня, Фенберг. Я вижу тебя насквозь. Но лучше люби меня. Может, то, что произошло с нами, лучшее, что могло случиться с двумя людьми. Тебе будет не хватать меня, если я уйду, и я знаю, что мне будет не хватать тебя. И я говорю это не только для себя…

— Что случилось, Элен?

— Ничего. — Она вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. На крыльце она сжала кулаки и зарычала от гнева и боли. Может, причиной был свежий горный воздух. Или повлияла диета Фенберга с высоким содержание холестерина и, особенно, набор его генов. Что бы там ни было, несмотря на годы безопасных сексуальных развлечений и на всех в отчаянии трясущих головами медицинских светил, у Элен Митикицкой появился ребенок, и она считала Фенберга тупым, бесчувственным, невежественным идиотом за то, что он не понимал этого.