Алый знак воина - Розмэри Сатклифф

«Если б все болезни можно было так просто исцелить», — подумал тупо Дрэм и, сгорбившись, чтобы хоть немного унять боль в груди, двинулся обратно.

Навстречу ему, разгоняя овец, шел человек. Даже в темноте Дрэм узнал знакомую коренастую фигуру, затем голос Вортрикса сказал:

— Теперь они счастливы.

— Да, счастливы, — отозвался Дрэм. Он перевел дыхание. — Для чего ты пришел сюда за мной?

— Ты оставил лепешку, — сказал Вортрикс. — Вот я тебе ее и принес. Почему ты отвернулся от меня, как от чужого, там, в хижине?

— Наверное, потому, что я дурак, — ответил Дрэм вяло. — Я устал. У меня от дум болит в животе. — В кромешной тьме он взял лепешку из протянутой руки Вортрикса и начал есть. Но ему показалось, что лепешка сделана из железного песка, а не из ячменной муки, и его стало мутить, хотя он был голоден как волк.

— Я тоже устал, устал от мыслей, от которых болит в животе, — сказал Вортрикс.

Пробираясь сквозь серые, едва очерченные скопища овец, они наконец выбрались наружу и теперь стояли рядом у входа в большой загон и глядели вниз на дорогу, ведущую в занесенную снегом долину. Ночь была очень тихая — такие ночи бывают в сильный мороз, — все вокруг замерло в хрустящей затаившейся тишине. Семь звезд Большого Охотника[3] висели прямо над головой, мерцая холодными огоньками. Охотник, как всегда, ярко выделялся на фоне бледных склонов заснеженных холмов. Где-то вдалеке завыл волк, и тут же зашевелились овцы, но потом успокоились, и легкая дымка от дыхания и тепла их тел поднималась в звездном свете. Казалось, что Дрэм и Вортрикс, стоящие спиной к сторожевому костру у входа в загон, единственные живые люди в этом замороженном и всеми забытом мире.

Они стояли совсем близко, и Вортрикс протянул руку и обнял Дрэма за плечи. Дрэм почувствовал теплую тяжесть руки сквозь грубую толстую овчину и не сделал движения, чтобы освободиться от нее. Но между ними все равно лежал пролив, и никто из них не был волен его пересечь.

— Как ты тут живешь, брат мой? — спросил тихо Вортрикс.

— Неплохо, — сказал Дрэм. — Со своими я распрощался и теперь охочусь с Темнолицыми, и меня это вполне устраивает.

— Это правда? Совсем все устраивает?

Наступило длительное молчание, и снова где-то далеко в лесах, лежащих, будто серебристо-темные мягкие меха, среди белеющих холмов, раздался волчий вой, и опять овцы задвигались в загоне, зафыркали, затопали. Дрэм сказал:

— Нет, мы с Темнолицыми все-таки думаем по-разному. Говорим как будто одни и те же слова, но означают они для меня и для них разное. Вот мы вместе смеемся, но я никогда не знаю, что там у них на уме. Когда-нибудь, может, и узнаю… — Он повернулся к Вортриксу. — Ну, а ты-то как? Как ты живешь?

— Я? Мне очень одиноко без брата.

— Мне говорили, у тебя есть девушка, дочь Гуитно Поющее Копье. И еще сказали, что она будет красавицей.

Они снова замолчали, но на этот раз молчание прервал Вортрикс:

— Скажи, если бы у тебя была девушка с волосами ярче солнца и руками белыми, как кобылье молоко, могла бы она вытеснить из твоего сердца меня?

Слова здесь были не нужны. Постояв еще немного, они двинулись к сторожевому костру, вокруг которого стояли или сидели на корточках несколько их соплеменников. Копье Вортрикса вобрало отсвет костра и теперь тонким листочком пламенело во мраке, голубоватом от снега и звезд. Дрэм, однако, видел только темную сторону копья, темный листик в свете костра, так как он немного отстал от Вортрикса, и сейчас они шли не как брат с братом, а как ходит Пастуший народ — позади Золотоволосых властителей.

Глава XIII

СЕРЫЙ ВОЖАК

Зима долго не могла раскачаться, но зато под конец мороз крепко сковал землю и ледяные ветры намели снега. Это была одна из тех зим, о которых люди, сидя у теплого очага, вспоминают много лет спустя. Близилась пора, когда пробуждается лес и кроншнепы прилетают с прибрежных болот, но земля еще утопала в глубоких снегах и находилась во власти мороза, такого же ледяного и жестокого, как острие странного серого кинжала, который теперь за поясом носил Царь. В погожие дни снег подтаивал на солнце, однако в тени, там, где он был голубоватый, как гиацинты в лесу в праздник Белтина (в том, другом, мире), мороз не унимался и, казалось, еще больше крепчал по мере того, как удлинялся день. Овец приходилось держать в загонах круглые сутки, и из-за того, что их не выпускали на пастбища, корма на всех не хватало. Дрэм и остальные пастухи постоянно резали ветки на лесных опушках и обдирали кору с нижней части березовых стволов. Но корм этот был плохой, и овцы худели и чахли. Самые слабые едва держались на ногах, и ягнята часто рождались мертвыми. Они закололи почти всех тощих овец и баранов, чтобы сильным досталось больше еды. Но и на этих оставшихся было так мало мяса, что вряд ли они смогли бы что-то добавить к скудной пище Племени и Темнолицего народа.

Голодные волки совершенно перестали бояться сторожевых костров, и теперь в сумерки их протяжный вой слышался вблизи загонов. Они уже даже нападали на загоны, разбросанные в горах вдоль овечьих троп, и, если овца вдруг отбивалась от стада, никто не шел ее искать — после наступления темноты люди не решались отдаляться от костров.

Как-то раз, когда сезон ягнения подходил к концу, Дрэм вернулся из леса с охапкой веток для корма скота. Сбросив ветки перед лазом в загон, он стал, как всегда, искать глазами Долая. Старик, измученный непосильной работой и тяготами суровой зимы, непривычной даже для пастухов, был болен. Он сильно застудился, выхаживая овцу после ягнения, но стойко переносил болезнь на ногах.

Дрэм теперь никогда не был спокоен за старика: на все предложения спуститься в деревню или же полежать у очага в пастушьей хижине Долай раздраженно отвечал, что дел у него невпроворот. И сейчас, не увидев его, Дрэм забеспокоился.

— Где Долай? — спросил он у Ханно.

— Овца вырвалась и убежала — Ханно головой показал в сторону Большой Меловой, высившейся у входа в долину. — Хорошая овца — жалко потерять. Вот-вот ягниться должна. Долай пошел искать к летним загонам Сказал, она скорее всего отправилась именно туда.

Дрэм нахмурился. Натянув плащ повыше на плечи, он снова спросил:

— А кто с ним пошел: Флэн или Эрп?

Ханно покачал лохматой головой:

— Никто. У Флэна женщина его должна родить. Ни от кого не секрет, как он по ней с ума сходит. Кто-то пришел и сказал, что она его зовет, и он сразу же побежал. Дрэм был в лесу, а Золотоволосые еще не пришли караулить волков. Нас только трое тут и было, когда обнаружилось, что овца убежала.

— Из вас троих, кроме Долая, пойти было некому? А почему не ты или Эрп? Вы помоложе, а он к тому же болен.

Он сразу же напустился на Эрпа, который в это время вошел, пригнув голову у входа.

— Почему отпустили его одного?!

За его спиной Ханно проворчал что-то насчет того, что от стариков меньше пользы деревне, чем от молодых, а Эрп вскинул темные брови:

— Мы не виноваты. Долай сказал, что он старый и мудрый, поэтому больше нашего знает про повадки овец, он велел нам сторожить загон. И оставил Эйсала, а с собой взял Кью. Что может с ним случиться, с Долаем-то, на овечьих тропах? Если ты голоден, там в хижине есть ягнячья похлебка.

Голоден! Кто в эти дни не был голоден?! Дрэм колебался и в нерешительности оглядывался кругом. Надвигались сумерки, в угасающем свете низкое небо да покрытые снегом холмы приобрели уже желтоватый оттенок. В загоне, на грязном снегу, прижимаясь друг к другу, лежали или стояли овцы и ягнята, вернее то, что осталось от стада. На концах их длинной шерсти под брюхом свисали сосульки и звенели при малейшем движении. Загон был полон звуков — позвякивание сосулек перекликалось с жалобным блеянием овец, когда сосульки раздирали им кожу. Колючий северо-восточный ветер налетал порывами со склонов холмов, взъерошивая голубоватыми зигзагами шерсть у овец и грубую шкуру пастушьих собак. Дрэм, потянув носом, безошибочно уловил в воздухе признаки, пока еще слабые, надвигающегося бурана. Пожав плечами, он направился к пастушьей хижине, чад сразу же начал есть ему глаза, а теплый воздух, казалось, смешивался с ледяными порывами ветра, подобно тому, как смешиваются масло и вода, но при этом масло остается маслом, а вода водой. У дымного очага сидела, съежившись, одна из маленьких темнолицых женщин. Она посмотрела на Дрэма, когда тот, пригнувшись, вошел в хижину, за ним следом — Ханно. Жестом она указала им на котелок, который только что сняла с огня. Дрэм достал лепешку из корзины в углу и сел у очага, чтобы согреть наваристой ягнячьей похлебкой замерзший пустой желудок.

Сначала он с жадностью набросился на еду, сгребая мясо кусками лепешки, но после нескольких глотков стал есть медленнее и вдруг, торопливо отправив в рот последнюю порцию, вскочил на ноги. Сунув за пояс остатки лепешки, он поднял с пола копье.