Великое Лихо - 2 - Сергей Волков

- Вот так, други... - задумчиво проговорил Шык, поворачиваясь к замершим Корчам, но от Луни не укрылся радостный огонек в глазах волхва надежда ли зажгла его, или ещё что, но Шык словно разогнулся, скинув с плеч непомерную тяжесть. Теперь ему все было ясно, путь был виден, и оставалось лишь пройти его до конца или сложить голову со славой и честью, как и положено настоящему роду...

* * *

Вернувшись в избу, все заговорили чуть не разом. Кто-то дивился говорящему волку, кто-то не мог взять в толк, как так - боги погибнут?! Свирга, Рунина мать, все допытывалась у Шыка, чью руку гремские боги держат, Птах про Могуч-Камень расспрашивал, и лишь Луня сидел молчком и думал.

Мысли его, сказать по правде, путались - слишком уж много непонятного было в речах Хорсова посланника, слишком уж небывалым и страшным казалось предстоящее. А кроме того, видел Луня Руну, и затмевала она все помыслы, хотелось просто взять в свою руку её тонкие пальцы, вдохнуть запах её волос, обнять хрупкие плечи...

С тех пор, как оказался Луня у Корчей, все остальное - и судьба Земли, и горечь от потерянных незнамо где и как двух годов жизненных, и страх, и отчаяние, все это ушло куда-то в даль, растеклось туманом, и лишь думы о Руне занимали Лунину голову. Потому-то и не рассказал он ничего почти Корчам про поход их, и про Великое Лихо, насланное Владыкой, тоже не сказал. Хотелось Луне побыть в гостеприимном доме Корчей желанным гостем, а не черновестником, хотелось по настоящему, по-родски, как положено, попросить у Груя и Свирги руки их дочери. Все одно погибать, так хоть перед смертушкой неминучей счастия испить капельку...

Ныне же все вновь местами поменялось. Хорсов волк сказал: "Пришло время деяний!", и радостью зажглись лица людские, но для Луни это значило вновь с Руной расставаться, вновь в неведомые края, в далекие далека путь держать, а потом ещё и в Черный лес идти, ради рода человеческого на погибель верную.

Нет, Луня не боялся, но словно выбор встал перед ним: либо счастье на короткий миг, либо почти неминучая смерть, но спасение для всех людей земных... Тяжко!

Луня встал и почти никем не замеченный, вышел из избы. Лишь Шык, что-то растолковывавший Птаху, бросил украдкой взгляд на поникшего ученика, но и он ничего не сказал, не остановил, не окликнул.

На дворе уже совсем рассвело. День обещал быть ветренным и непогожим. Пока что небеса лишь собирались с силами, но налитые свинцовой тяжестью брюшины длинных, низких облаков сулили то ли дождь, то ли снег. Однако ж потеплело, в сравнении с ночью, и с тесовой избяной крыши закапало, да и ледок на лужах подтаял - весна все таки.

Луня обошел избу Корчей, присел на колоду для колки дров, стал бездумно смотреть на чуть просвечивающий сквозь пелену облаков Яров лик. Вскоре пошел мокрый снег, и лес сразу наполнился шорохом, что издавали бесчисленные множества мохнатых снежинок, задевающих о голые ветви деревьев.

Неожиданно сзади раздались осторожные шаги - будь-то кто-то подкрадывался к оленю, мирно щипавшему траву в перелеске. Луня напрягся, но за оружие браться не стал, чуял, знал, кто это.

- О чем печаль твоя? Пошто ушел, сидишь один, ровно и не рад ты мне? раздался за спиной самый желанный для молодого рода голос. Луня повернулся, вскочил, обнял Руну за плечи, прижал к себе, горячо заговорил, путаясь в словах:

- Все время, как увидал я тебя первый раз, только о тебе и были мысли мои! А когда тут нам встренуться довелось, чуть сердце не зашлось от радости! Но... не знаю я, как говорить с тобой... И что родичам твоим сказать, не знаю... Была б воля моя, взял бы тебя и увел, далеко-далеко, туда, где никого нет, дом бы срубил, поле выжег, и стали б мы с тобой жить, горя не зная... Но ведет меня судьбина, словно телка на веревочке. Только повидались - и вновь уходить надо, ведь тот день, в который Битва Богов свершиться, он завтра будет, а нам ещё к месту поспеть... Видать, навечно расстанемся мы с тобой... Руна.

Луня замолчал, ещё сильнее прижал к себе девушку и замер, а белый снег покрывал их пушистым покрывалом, словно пуховой шалью. И не было в этот миг на всей Земле человека счастливее Луни, и, как сам он думал, не будет никогда.

- Ты... Ты меня с собой возьми... - вдруг прошептала Руна, чуть отстранилась, внимательно посмотрела в Лунины глаза и улыбнулась: - Я ведь без тебя больше не смогу жить! Совсем не смогу! Не говорил тебе никто дядько Птах, он нарочно... Ну, про тебя говорил, что, мол, родичам нам станешь, и все другое. Он думает, что уйдешь ты, а сам с моей матерью уговор держал, чтобы мне за Выйка выйти, чтобы род наш больше стал. И Выёк все время вокруг вьется, проходу не дает. Он тебя привел, а Птах ему сказал: "Дурень, сам ведь себе все порушил!". А коли уйдешь ты с волхвом и вагасом этим чернявым, меня точно за Выйка отдадут, и осени ждать не станут. Возьми меня с собой, я ж все могу - и кашу варить, и за ранетыми ходить, и из лука стрелять, и чародеить даже, немножко... Возьми, любый мой! Возьми, а то жизни я себя лишу, слышь, нет?!

Руна отшатнулась от Луни, резко обернулась, отчего её недлинные косы разлетелись по сторонам, и убежал в избу. А Луня остался, один, под снегопадом, огорошенный тем, что услыхал он, и ещё больше - той верой в него, которая звучала в Рунином голосе. Она просила, но как будто уже уверена была - возьмет. И Луня решил: "Костьми лягу, все сделаю, в ногах у Шыка валяться буду, - а Руна с нами пойдет. Раз такое дело, то не жить ей с бурундуками этими. Это ж надо - родня, а хуже воронья!"

Через некоторое время, успокоившись, Луня вернулся в избу. Тут шло обстоятельное толковище. На столе был расстелен Чертеж Земель, и склонившиеся над ним Шык, Зугур, Птах, Выек и Улла прикидывали, как лучше выйти через нору корневиков к Обуру, как потом, после возвращения с Той Стороны, опустив Ярову колесницу по ту сторону Серединного, попасть от Старого Дома Корчей на Великом Ходу в Черный Лес. Свирга и Ваят, решив, что не их ума это дело, хлопотали у очага, затевая утряню, а грустная Руна возилась с малышами, обряжая их в одежки после сна.

Луня, стряхнув у порога снег с головы и одежды, подошел к Шыку, подергал за рукав:

- Дяденька! Слышь-ка, дяденька, поговорить хочу, выйди следом!

Шык недовольно покосился на Луню, потом вздохнул и сказал, обращаясь к Корчам и Зугур:

- Однако, к обеду двигаться нам надо будет. Не откажут ли хозяева добрые в припасе съестном и одеже теплой - под небесами, думаю, холоденько нам придется.

- Да что ты, родович! - Птах по-бабьи всплеснул руками: - Нешто мы нелюди какие! Чтобы своих, да ещё на дело небывалое идущих, и без припасов отпустили? Не сумлевайся, Шык, все дадим, все, что надо! И до холма этого, с тремя камнями, вместе пойдем, а там уж и попрощаемся!