Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или где-нибудь в дороге его поражало вдруг нечаянно подслушанное слово, блеск отраженного луча, какой-нибудь запах, цвет, мелькнувшее в толпе лицо, и мгновенно возникала цепь ассоциаций, которая приводила все к тому же чувству вины и ответственности.
«…Кажется, синицы не умирают: столько лет вижу на березе одну и ту же птицу, слышу одну и ту же песню. Человеку не дано отличить синицу-мать от синицы-дочери, и потому кажется, что синицы живут вечно.
В вагоне через две скамейки напротив сидела девушка — девчушка лет шестнадцати. В синем пальтишке, в вязаной красной шапочке. Круглое лицо, курносая, голубые чистые глаза, сережки-капельки в ушах. Поставила плетенку на колени, обхватила руками, оперлась подбородком и глядит на мир таким доверчивым, светлым взглядом, такая добрая, открытая душа читается во всем ее облике, что я не мог отвести глаз, смотрел, смотрел… Боже мой, да это же ты! Такой ты была сорок лет назад. Я узнал тебя и подумал, что эта девушка, чистая русская душа, повторит тебя, будет такой же простой и доброй, чуткой и открытой людям, и песня, пропетая тобой, не умерла, живет в юной незнакомке, она уже подхватила, и кто-то слушает ее, у кого-то вырастают от песни той сильные крылья.
Мне кажется, синицы не умирают. Мне кажется, я вижу тебя, слышу вечную песню любви и добра. Пусть вечно звенят в березах синицы, пусть вечно поют под березами свои песни русские девушки…»
Скоро он понял, что пишет письма. Безответные письма другу, в которых заново постигал человека, с которым прожил жизнь, и в этом постижении была горькая радость неожиданных открытий. Так он открыл, что это она спасает его сейчас от одиночества, ибо многочисленные друзья их семьи — это, в сущности, ее друзья, она их встретила, открыла, ввела в дом, а он лишь спустя какое-то время разглядел в них родственную душу. Он только теперь обратил внимание, что все они не из его круга, не интеллектуалы, как принято говорить, а обыкновенные, простые, незаметные люди из числа конторских служащих, больничных санитарок, учительниц, скромных работниц. Из-за своего максимализма он трудно сходился с людьми, был строг в дружбе и часто порывал, не прощая друзьям слабостей и недостатков, а Нина, наоборот, прощая, удивительно точно умела угадать под наносной внешностью подлинного человека и как-то незаметно, без всякой преднамеренности убеждала его, что он несправедлив, требуя от людей идеальной, в жизни не существующей кристальности.
Среди друзей Шелковых самыми близкими, пожалуй, были Петр Петрович Лукашев и его жена Сима, но именно встречи с ними и избегал Виктор Иванович все эти трудные для него месяцы. И сейчас, приехав в Лесовые Горки и решив провести здесь весну и лето, он не известил их ни письмом, ни по телефону о своем местонахождении: слишком сложными стали в последнее время их отношения, и надо было не спешить с окончательным приговором. Что-что, а мудрость времени он научился ценить.
Последняя апрельская туча пролилась над Лесовыми Горками бурным дождем, и наступил теплый, солнечный май. Виктор Иванович поднимался с рассветом и уходил в лес. Он шел всегда одной и той же дорогой: через увалистое поле, вдоль старой траншеи и просекой выходил на перекресток неторных лесных тропинок. Тут останавливался, садился на поваленную ветром сосну и закуривал.
Вокруг был чистый бор. Старые сосны стояли негусто, без подлеска — когда-то тут прошел низовой огонь, молодые деревца свалились и сгнили, а новые почему-то не прорастали, — и было кругом просторно, светло, располагало к размышлению. Иногда он наламывал сухих веток, разводил костерок, протягивал к огню руки и ловил себя на желании попросить чего-то у леса, у неба, у пробуждающейся земли, а чего и сам не знал.
Сюда, к этой сосне, ходила она. Потом, когда он оправился от болезни, выгнавшей их в деревню, она с наивной улыбкой призналась: «А я молилась. И вымолила у леса тебе здоровья». Вот здесь она сидела, подперев голову руками, и, дав волю беззвучным слезам, молила лес, солнце, ветер — все силы природы, чтобы послали ему здоровья. Сила ее доброго сердца была так велика, что слепая и глухая природа вняла молитве. Она была одной из тех русских женщин, которые на таких вот лесных полянах, на оплывших траншеях вымаливали у беспощадной войны жизнь своим мужьям-солдатам.
В часы таких размышлений переполненное запоздалой благодарностью сердце подсказало ему насадить памятную рощу. Он стал ходить в лес с лопатой, выкапывал в густой заросли на опушке ровные березки и носил на околицу, на пустырь над говорливым ручьем.
«…На берегу ручья стоит сосна сухая, ее когда-то молния разбила, вот тут и посажу, стволами написав любимой имя. Когда поднимутся, раскинут кроны и тень прохладная на берег ляжет, рыбак усталый или путник утомленный найдут в тени отдохновенье и в шелесте листвы услышат повесть о любви.
Поведайте, березы, им о той, чье имя вы храните, пусть унесут ее частицу доброты…»
Он не дописал в блокноте строки, показалось, что кто-то позвал его. Поднял голову — тихо, только шумел ручей на перекате да переговаривались в дуплах старых ив галки. Всходило солнце, первый луч упал на сухие ветки убитой сосны, словно руки в немой мольбе, протянутые к небу. Сосна напоминала о войне. Такие же деревья, простирая обугленные ветви, стояли на околицах сожженных деревень, у разбитых большаков, в старых парках. Олицетворением страданий остались в его памяти мертвые деревья, и, может быть, поэтому все последующие годы им владела страсть сажать новые, он сажал на школьных дворах с ребятами, сажал в деревенских и городских скверах, и даже здесь, в Лесовых Горках, начал не с ремонта обветшалого дома, а с того, что посадил аллею берез и лип. Теперь он сажал памятную рощу…
— Виктор Иванович, здравствуйте. Второй раз окликаю…
Он обернулся. Невысокая молодая женщина в сером плаще стояла в пяти шагах от него, напряженная, с таким выражением на лице, что, казалось, вот-вот заплачет.
— Вера? Что с тобой? Ты какая-то… У тебя что-то случилось? Да-да, я вижу. Что?
Две слезы покатились по ее щекам.
— Телеграмма пришла, позвонили с почты, не знают, куда нести.
Она достала из сумочки незапечатанную телеграмму — и сердце его тяжело сжалось: кто еще? Кого не стало еще? Мелькнула мысль о престарелой тетке, он навестил ее зимой, она тяжело болела.
— Лукашев, — шепотом произнесла Вера.
Он поразился своему спокойствию. Брал телеграмму, разворачивал, читал
