Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты разбогател? Машина, дача, хрусталь? — спросил он с какой-то странной, словно вычеркивал из списка, интонацией.
Я отрицательно покачал головой.
— Что так? Деньги? Убеждения?
— Больше — второе. Помнишь наше, собкоровское: все мое на мне?
— На том и сошлись. Но принципы — такая штука… В тот день, в лодке, Петр вдруг спрашивает, не мучает ли меня совесть перед Ниной. Я грехов за собой не числил, попросил объяснить. «Эх, Виктор!» — произнес он с таким выражением, я не могу тебе передать, так у меня все внутри сжалось, сжалось от обиды на судьбу. Я ли не хотел сделать ее жизнь спокойной и обеспеченной! «Зачем же ты укоряешь тем, чем нельзя укорять человека? — спросил я. — Поступиться принципами?» — «Ты закоснел в так называемых принципах. Люди давно от них избавились. Оглядись, не слепой же, не можешь не видеть, что вокруг происходит. Надо уметь жить — вот правило, по которому сегодня живут». Я напомнил ему наши совместные писания, он отмахнулся: «Прошлое». — «И что же, ты стыдишься т о г о, что было?» — «Не стыжусь, оно просто прошедшее. Как мода на брюки, были узкие — пошли широкие. Почему я должен сегодня думать так, как думал пятнадцать лет назад? В конце концов, вещи создаются для того, чтобы ими пользоваться. Нина ходит в старом пальто… Наконец, эта изба… Извини, я начинаю подозревать, что ты не понимаешь, к т о с тобой рядом».
Не надо ему было так говорить, я не сдержался… Не знаю, что толкнуло его начать этот разговор. Контраст? Мы были с Ниной у них. Зимой, когда ездили к врачам. Если ты видел современные квартиры, о которых говорят «полная чаша», так вот, такая «чаша» была у Лукашевых. После нее эта древняя изба могла, конечно, ударить по нервам. Но, скорее всего, не это. Думаю, он искал опоры. Оправдания. Его угнетал другой контраст, внутренний. Он словно бы хотел сказать: я не устоял, почему ты должен устоять? Не зря так ополчился на принципы. И еще думаю, не во мне он искал, не из-под меня хотел выбить камень. Был случай, когда я готов был сдаться, поступиться честью. В трудное положение мы попали. После больниц, в которых я провалялся полгода, это было уже после твоего отъезда, мы остались без денег, работать я не мог, Нининой пенсии — она только оформилась на пенсию — хватало на хлеб да на сахар. Она привезла меня сюда, в эту деревню. Кормились с огорода, с трех соток. Я плел старухам корзины — рассчитывался за молоко. Приехал Лукашев. Посадил меня в машину, поехали в лес. «Хочу тебе помочь. Только не руби сплеча, молчи до вечера. Молчи и думай. Вечером скажешь. Можно заработать несколько тысяч. Покупай машину — я организую перепродажу. Знаю, денег нет. Ссужаю полную сумму, процентов не возьму. Отбрось условности, видишь, я к тебе на третьей приезжаю…» Короче говоря, я должен был спекульнуть. Один раз в жизни, чтобы выйти из пикового положения. Честно говоря, я бы не остановился. Ради нее. Чтобы не ломала голову над копейкой, не зная куда ее повернуть. И — вещи, конечно. Она любила все красивое. В молодости не мог дать, так хоть теперь порадую… Я сказал ей, что есть такая возможность. Она ответила: «Не надо, Витя. Понимаю тебя, но не делай этого. Между нами будет уже что-то не то. Ты будешь казниться и когда-нибудь не выдержишь, упрекнешь. А я разве могу радоваться вещи, купленной нечестно? Нет, не надо». Лукашев понял, почему я отказался, сказал: «Она у тебя святая. Дураку досталась». Тогда это прозвучало вроде в шутку…
Да, мы такие, какими делают нас жены. Петра изменила Сима. Что произошло с ней, приходится удивляться. Скромная, простая была женщина. Нетребовательная. Душевная. Помнишь, бидончик молока, бывало, принесет да килограмм печенья — и весь ужин на семью… Скажи, неужели бедность действительно есть родительница всех добродетелей? Нет? Умозрительно оно, конечно, так, согласен, а в жизни… Не выдерживаем мы, брат, испытания достатком. Не умеем остановить себя. Страшная сила заключена в презренном металле, убивает сопротивляемость души. Ты не думал над причинами? У меня из головы не выходит. Прихожу к выводу, что мы, дети мужиков, несем в себе неутоленную жажду поколений к мало-мальски сносной жизни. Мы, что называется, д о р в а л и с ь. Не можем насытиться. И побоку всякую порядочность. Это и приводит к душевному разладу. Нельзя безнаказанно убивать в себе порядочность… Нина вернулась от Лукашевых расстроенная. «Витя, они же пустые! — сказала она с ужасом. — У Петра, оказывается, запои. Сима скрывает от людей, а мне призналась: «Он конченый, ему ничто не поможет». Показала свой гардероб: «Вот, смотри, три шубы, платья, костюмы, драгоценности — все импортное, в магазинах такого не купишь, а надеть не могу — некуда. В театр не ходим, в гости не ходим, просто так надеть, чтобы выглядеть, стыдно, в глаза бросается». Что я могла сказать? Сама же хвастала мне: «Чего ни захочу, все достанет. Сказала: хочу японские подушки — достал. Хочу французское белье — пожалуйста». Довела она его. У него глаза убитые. Он все понимает, а изменить не может, уходит от самого себя в вино. Как помочь, ума не приложу. Заговорила с ним в машине, когда назад ехали, — говорит: «Не надо, Нина, не трави душу». Ты бы попробовал с ним как-нибудь по-своему, а?» Возможно, я и поехал бы, попытался бы что-то предпринять, но слишком горек был его упрек, будто я не понимаю, к о г о судьба послала мне в спутники. А потом… Та же судьба и отняла ее у меня. Сразу. Это было как обвал…
* * *
Деревенская тишина с непривычки оглушала, я долго не мог заснуть. Виктор спал тяжело, на высоких подушках, изредка постанывал. Я ворошил растревоженную память, искал в ней ответа на все тот же неотвязный вопрос: что дает человеку силу удержаться на нравственном якоре в бурном житейском море? Может быть, чистота чувства? Вот две любви, Симы и Нины. Кредо одной — «хочу — достань». Кредо второй — «не переступи, между нами будет уже что-то не то». Нина умела сделать любовь чистой, не давала ей замутиться, словно тончайшей чуткости прибор действовал в ней, неусыпно оценивая его и ее поступки, отсеивая все, что не сегодня, не завтра — через годы может повредить чистоте отношений. Это удивительнейшее свойство женской души, — угадывая дальние последствия,
