Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любовь женщины держит нас на нравственной высоте, это так. Но где она сама берет силу? Какие ключи питают ее? Как возникает та душевная гармония, которая делает любовь женщины столь чуткой к малейшим отклонениям? Я не нахожу другого ответа, кроме одного: это многовековой нравственный опыт народа, спрессованный в одном сердце. Женском. Материнском. В сердце-семени, которое, когда приходит его время, прорастает, расцветает и, уже не увядая до конца дней, множится, множится, множится в муже, в детях, внуках, друзьях — в каждом, кто соприкасается с ним. И тем оно бессмертно, такое сердце.
Вот два портрета на стене, я не вижу их в темноте, но они у меня перед глазами. Два ушедших в небытие человека, которых я знал. Жить можно так, как прожила Нина, и так, как прожил Петр. И живут. Одни и другие. Живут в вечном споре, в вечной борьбе с переменным успехом. Сегодня большинство за вторыми, тут Лукашев был прав, хотя, как всякий заинтересованный в споре, впадал в крайность. Большинство это поверхностное, видимое, но не внутреннее. Ведь и сам Лукашев, насколько можно судить по рассказу Виктора, внутренне не переродился, а только отступил (и отступление кончилось трагедией), где-то в душе оставаясь прежним, иначе не тянулся бы к Шелковым, не искал бы в них опоры.
Странное возникает ощущение, когда сталкиваешься с людьми, поддавшимися поветрию обогащения. Все их поведение отдает какой-то в о р о в а т о с т ь ю, они ловчат, что-то понемножку тащат, от чего-то урывают и все время как бы оглядываются, постоянно настороже, и это только по той причине, что не потеряли еще представлений о порядочности, о том, что нравственно, что безнравственно. Понимая, что всему безнравственному приходит конец, что жить н о р м а л ь н о в атмосфере ловкачества нельзя, и будучи все же не в силах противостоять мещанскому поветрию, они спешат в о с п о л ь з о в а т ь с я. Видимо, к их числу относился и наш друг Лукашев.
В такие-то времена и загораются яркими звездами и светятся кристально чистым светом люди, подобные Нине. К ним тянутся, в них ищут опоры. Они — наша совесть.
* * *
Жизнь — непрерывная цепь открытий. Что-то постигаешь сам, вроде того, что железо на морозе — это холодный огонь, что-то узнаешь из книг, а главному — как жить? — научаешься только от людей.
Но странно, именно чужой жизни мы менее всего склонны верить, меньше всего хотим брать у нее уроки. Больше полагаемся на себя. Молодость самонадеянна. Только вот что оказывается со временем: как ни отмахивались в юности от чужого опыта, в возрасте вдруг замечаем, что он в нас и мы ему следуем.
Первую половину жизни я отдал учительской работе, вторую — журналистике. Профессии эти, на первый взгляд такие разные, имеют много общего, и в первую очередь то, что и учитель и журналист одинаково склонны к п о у ч е н и я м. Усвоив п р а в и л а, тот и другой начинают учить, как вести себя, как делать дело и вообще к а к ж и т ь. Учителю такое, как говорится, на роду написано, это его обязанность, общественная функция. Но журналисту… Честно говоря, я с запозданием понял, что журналисту менторство противопоказано, иначе он теряет главное — способность и с с л е д о в а т ь жизнь, п о н и м а т ь человеческие поступки. Не одну тысячу раз ездил я в командировки с заданиями редакций и почти всегда — либо «вознести», либо «разнести». Сходство газеты с учительским столиком поразительно. Между тем обе эти профессии, как никакие иные, требуют неустанной исследовательской работы ума, ибо имеют дело с «живым человеческим материалом», вечно новым, неповторимым и загадочным. Эти две стороны — поучение и исследование, а иными словами сказать, стремление к статике и динамике, к покою и движению — есть диалектическое единство той и другой профессии.
Простую истину — прежде чем оправдать или осудить поступок, ты его пойми — помогли мне усвоить председатели колхозов, люди совершенно особой должности, мало сказать, сложной (есть, наверно, и посложнее), а неповторимой, единственной, если хотите, исторически. Они не просто хозяйственники, как принято говорить, не только организаторы и воспитатели, это люди особого сплава многих и многих качеств. Их отобрал и выдвинул из своей среды народ. Они — мужики, однодеревенцы, люди от земли, в которой все их корни. И в этой двойной, если можно так сказать, зависимости — от земли и земляков, — в корневом их родстве и кроется исток всех сложностей их натур. Ими повелевает земля, они подчинены ей, служат ей, не слепо — с полным сознанием своей силы и власти, но не переступая той незримой черты, за которой власть над землей превращается в своеволие. И ими же повелевают люди, которые захотели жить по-новому и пошли к этой новой, историей не знаемой жизни, но в которых и старой еще так много, и она держит их, кружит, сбивает, и несут мужики в себе непрестанное борение двух сил — прошлого и будущего. И опять перед председателем незримая черта, которую нельзя переступить, ибо и за ней то же — своеволие, а значит, и неудача.
Не стану утверждать, что сами они с достаточной ясностью сознают эту вот глубинную суть своей должности, но что действия их целиком продиктованы двумя силами — землей и людьми, направлены на служение им, это они безусловно сознают. Не говорю — все, но — лучшие из них. Склонные к самоанализу и размышлениям. Сергей Владимирович Морозов, о котором собираюсь рассказать, любил повторять: «Землю не обманешь». Все его конфликты с начальством происходили именно по этой причине: он лучше других знал, ч е г о х о ч е т з е м л я. И в основе конфликтов с земляками — их тоже было немало — лежало опять-таки его зоркое понимание, ч т о н а д о ч е л о в е к у.
* * *
Познакомились мы так. Я приехал в Сытьково. Некогда большое торговое село, лежащее на тракте Ржев — Осташков, на крутом берегу Волги, в войну было начисто сожжено и в прежних размерах уже не возродилось. Были отстроены сельсовет, школа, почта, магазин, ветеринарный пункт, а из жилья — не более десятка изб-пятистенок. Объяснялось это тем, что земли вокруг принадлежали трем колхозам, центры которых находились в удалении от села, и заселять его не было необходимости. Но когда-то Сытьково было центром Гриминской волости, и в 1918 году здесь на сходке в волостном Совете крестьяне написали письмо Ленину. Приветствуя аграрную политику Всероссийского съезда земотделов, гриминские мужики подтверждали, что «единственным выходом из тяжелого положения и перехода к коммунистическим началам есть общественная или артельная обработка земли»[2]. В поисках участников того схода я объездил все деревни и под вечер в сельсовете встретился с коренастым мужчиной в сапогах и в поношенной фуфайке. Меня поразило
