Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров

Юрец лишь зло зыркает в мою сторону. Степаныч, скроив виноватую рожу, на ходу разводит руками. Отмахнувшись, направляюсь к раненым.

Ильяс с каменным лицом, прислонившись спиной к колесу грузовика, курит, глядя вдаль. Бинты с правой стороны головы быстро напитываются кровью. Бордовая капель, сворачиваясь на глазах, набухает над скулой и готова вновь сорваться тонкой струйкой по щеке и шее. Присел рядышком.

— Ты — как, братишка?

Явно прочтя по губам, кивает:

— Да мне что — нормально. Пацанам — досталось…

В глазах застыла снежная пустошь. Не отмороженная прострация, конечно, но мужик еще там — в своем секторе, по левую сторону от подъема.

Подошел Жихарь. Не дожидаясь вопросов, докладывает о состоянии взводного-два.

— Пол-уха снесло и скальп надвое развалило. Шкуру примотали. Черепуха, кажись, цела, но по-любому надо срочно везти — приглушило конкретно.

— Ходит?

— Да. Вышел сам, только два раза стошнило, пока доползли.

— Что с остальными?

— Хуже, чем думали. Двоих можем не довезти. Еще четверо под вопросом — тяжелые. Остальные более-менее в норме.

— Как закончишь, давай — строй народ и броском на базу.

Юра кивает и уходит подгонять бойцов.

Ильяс крепко жмет руку и, мотнув головой, показывает — мол: «Иди!» Спокойный и отстраненный: да делов-то?! Полбашки разворотило — подумаешь…

Подошел к Гирману. Боря уже отдышался. О недавней горячке боя свидетельствует лишь чумазое, закопченное лицо, сбившийся свитер да потемневший бинт вместо срезанного с предплечья рукава. Обнялись. Пытаюсь улыбнуться — сколько знакомы, никак не могу привыкнуть к его оскалу. Он ловит взгляд и, как бы между делом, подтягивает горловину до глаз. В группе у него осталось пять человек. Двух убитых уже погрузили в одной плащ-палатке — гранатометный расчет порвало в фарш прямым танковым попаданием. Обдолбленный промедолом раненый сидит прямо на земле, ждет, пока домотают культю — все, что осталось от левой ноги.

Рядом Никольский. Тоже что демон преисподней — весь в грязи, в какой-то гари, да, сверх того, чужой кровью перепачкан. Рожа дикая, злая, орет на народ — еще одно подгоняло в пару к первому взводному.

— Брат! Хорошо выглядишь!

Борюсик на мгновение зависает, потом втыкается и, растянувшись в улыбке, переключает огонь на меня.

— Какой, нах, «хорошо», Аркадьич?! В голове, ётать, до сих пор салюты бахают! — Голос не свой, слишком громкий, точно контужен — сам себя не слышит.

Прижал к себе и чуть не в ухо кричу:

— На морде трупных пятен нет, значит, хорошо!

Боря смеется. Сейчас для него война закончилась. Причем — невиданной победой. Что будет через полчаса — побоку.

Подтянулись остальные командиры — закончили с погрузкой. Заодно разобрался с пленными.

Часть «шпакив» подцепили выходившие первыми новобранцы из крупнокалиберных расчетов — сняли экипаж с подбитого минного трала в голове колонны. Обрадовались, невзирая на свежие бинты, нагрузили на тормозяускасов железо и пинками погнали к месту сбора. Жихарь, понятное дело, этого не видел. Знал бы — бойцы сами свои «Утесы» потащили бы, а мне на четверых ослов — меньше головняка. Как пить дать!

Десяток подцепил Прокоп — выпросил у Степаныча отдельную ходку БТРом и свистнул желающих прокатиться за «евроидами». Те же, бараны, перевязав раненых, сгурьбились толпой подле подбитой чешской КШМ и даже не подумали дать драпака. Ну что за идиоты! Прокопенко потом всю дорогу, под радостное улюлюканье рассевшейся на броне пехоты, тупо гнал их, вместе с носилками, перед броней пехом. Четыре чеха, четверо пшеков и еще двое прибалтов пополнили интервент-национальный коллектив.

Пока Костик настраивал свой баян, я отправил Жихаря с остатками отряда и всем гамузом. Пора было двигать и автомобильной колонне.

— Кобеняка! Пока чисто, под прикрытием «бэтээра» дуй по Бахмутке в город. Да! И забери отсюда Педалю — пусть на джип садится. Живо-живо, Василь Степанович…

Переговоры с командованием каким-то запредельным откровением, понятно, не стали. Это у меня сверхзадача решена — хоть сию секунду звезду героя шпиль на сиськи, а вот у старших товарищей — движняк в самом разгаре. По поводу не отличавшегося изысканным остроумием вопроса «что делать с пленными» Колодий, не паря голову, отрубил:

— Мэни — по сараю, сам дрочися…

Зато у Буслаева я, как потомственный везунчик, залетел именно под ту самую руку — там меня только и ждали…

— Какие «шпаки», Дубрава?! Здрахуйте, родные! Издеваешься?!

— Без вариантов, Белка, виноват. Мои действия?

— Ты — знаешь! Повторить открытой связью?

— Понял, Белка…

— Когда выходишь на Террикон?

— Мои уже выдвинулись. Сейчас подойдут машины Седьмого — с ними доеду.

— А твой транспорт?

— Отправил с Шестым — целее будет.

— Добро, Дубрава.

Жихарь встречал меня у ворот АТП — заканчивали выгрузку тяжелого вооружения. Заодно помогли с «подносами» Штейнбергу. Скромный «эн-зэ» 82-мм мин складирован на базе заблаговременно. Тяжелые полковые минометы и «Васильки» с большинством своих людей Петя отправил следом за колонной Степаныча — на пузе это добро не потаскаешь, а любую технику СОРовцы вычислят мгновенно и, ясен-красен, безжалостно попалят.

Группы бойцов потянулись на территорию «Родаковоресурсы» — занимать закрепленные позиции. На АТП осталось полтора десятка человек, в основном сержанты, офицеры и мои афганцы.

У бокса шиномонтажа в углу сидели пленные. Чистые, невинные глаза: противоестественная смесь удивления и спокойствия. Есть и оглушенность, конечно, и растерянность, но видно же: их внутреннее состояние совершенно неадекватно реальной обстановке.

Насколько все же мы не похожи. Во всем! Поменяйся сейчас любой из них одеждой с Никольским или еще с кем из моих замызганных пацанов, один хрен — за версту видно: это — наш, а это — «шпак». Даже не в узнаваемом мордолитете, нет! Дело в отражаемом во взгляде восприятии мира. СОРовцы — из игрушечного бытия раскрашенных картонных городов и целлулоидной природы. Мои мужики — из пропахших горем подвалов скотобойни. Это как посадить рядом королевского пуделя с гламурной выставки и туркменского алабая из калмыцкой степи. Одни — из сладенькой мечты. Другие — из беспощадной реальности.

Они, вообще, чего ждут? Переговоров с обменом военнопленными, госпиталя для своих раненых — чего? Может, горячей еды и по двести грамм теплого красного вина со специями, а-ля глинтвейн — в пасть? Что там еще по конвенциям положено? На рыло! Тут вам не куртуазный «театр военных действий» — со шпагами, штандартами и надушенными офицерами в кружевах! Здесь — осатанелое рубилово заточками в подворотне. И нам, в принципе, — глубоко насрать на ваше гуманитарное право!

Нет — даже не так… Мир изменился сам, и, автоматом, изменились правила взрослых игр. Человечество наконец нашло в себе силы открыто провозгласить, что оно больше не играет по прописям, составленным сильными. Кто сказал, что, кровь из носу, надо делать только так, как это делает вечный победитель? Почему все должны наплевать на суть и соблюдать лишь форму?! Грохнуть здание можно высокоточной ракетой, а можно и самопальным фугасом. При этом уже канон: одно — «антитеррористическая спецоперация», а второе — «подлое вероломство». Может, лишь потому, что у слабого нет крылатой ракеты? Но подрывают-то и те, и те — суть не меняется!

И почему ваших пленных завтра вернут в строй, а нашим — вырежут яички? Чего ради одни — поедут домой героями, а других, в лучшем случае! — закопают на окраинах «перемешняка»,[92] а скорее — зароют бульдозером в общем рву? Какого хрена, тот, кто бил прямой наводкой по жилым кварталам — защитник конституционного строя, а выживший после этих бомбежек и взявший в руки оружие — международный преступник, террорист и бандит?

Дорогие наши высоколобые и жуть какие цивилизованные ребята, а не пошли бы вы на хер вместе со своими правилами!

Посмотрел на Жихаря. Он, не пророня ни звука, ответил взглядом. И правда: слова — зачем?

— Всех военнопленных — в термобудку. Личные номера собрать…

— Есть…

Те, по-моему, так и не поняли, с какого рожна их вдруг погнали в стоявший поодаль на кирпичах короб с облупившейся белой трафареткой на боку: «Продукты». Взводный-один, вернувшись, отдал мне пачку цепочек с жетонами. Никак у пендосов в кино подсмотрели — поголовно этими цацками обвешаны, впрямь зеленые береты, мать вашу! Сунул побрякухи в карман, скинул «калаш» с плеча и, скользя берцами по наваренным плашмя на наклонном швеллере пруткам арматуры, полез на стоявшую в десяти шагах от термобудки эстакаду.

Никого звать не буду — западло силком гнать в палачи. Кто придет — тот придет…

Остаться в одиночестве не довелось. Вначале присоединился Юрец. Потом Гирман, два раза качнув головой к плечам — как бы потягивая мышцы шеи, поднялся, подцепил за ручку стоявший под ногами трофейный «Мини»[93] и двинул за нами. Въехав в тему, поднялся Денатуратыч. Следом остальные, в полном молчании, выстроились рядом и на направляющих подъемника. Даже не отстающий от Передерия ни на шаг Бугай и тот, как показалось, не вполне понимая, куда это народ ломанул, пристроился за Дедом. Внизу остался лишь Костя со станцией и своими спецами.