Черные бароны или мы служили при Чепичке - Милослав Швандрлик

— Аничка, — советовал ей Матейка, — сбеги от него! Зачем тебе такая жизнь?

— Ты, Матейка, — ответила она ему сурово, — иди своей дорогой, и не морочь голову замужней женщине! Я свои обязанности знаю.

Хрдличка очень быстро пропил все деньги, а дом проиграл в карты. Тогда за Анчей пришёл сам отец.

— Прости меня, дочка, что я тебя отдал за подонка! — сказал он, — Возвращайся домой! Беги от этого картёжника, ему ведь и крышу над головой проиграть не стыдно!

— Не ругайтесь на моего мужа! — окрикнула его Анча, — У каждого мужчины свой конёк, а он уже двух коньков проиграл в фербл[23]. Он лёгкий человек, имеет страсть к игре, но сердце у него золотое. Как вернётся из трактира домой, так ни в жизнь обо мне не забудет!

Отец со слезами ушёл, а Хрдличка пил чем дальше, тем больше. Нигде не работал, только пил.

— Что же я за жена, если не прокормлю мужа? — сказала себе Анча и трудилась, как лошадь от зари до зари. Целые десятилетия она терпеливо старалась ради грязного, пьяного и всё более шепелявого мужа.

Батрак Матейка, теперь уже вдовец и председатель совхоза, говорил ей:

— Разводись с этим подлецом, Аничка! Его, шипуна, посядят, а мы вместе проведём прекрасную осень жизни на пороге нового общества!

— Никогда, Матейка! — отказала она, — Я несчастная женщина, и глупая, наверно. Но никогда я не допущу, чтобы на меня люди показывали пальцем и говорили»Она разведённая!»

Да, такая была тётя Анча. Была верной женой единственному мужу, уж какой был! Такую жену в городе не найдёшь!

Бедный рядовой Брада и не подозревал, что такие жёны вымерли и в деревне. Он всё лелеял свои мечты об очаровательной, пышнотелой и верной селянке, и конечно, они помогали ему переносить тяготы караульной службы больше, чем боевая подготовка и политическая грамота.

И вновь начали ходить слухи, что будут делать уколы. Кто‑то говорил, что от тифа, другой, что от столбняка, но особой разницы не было. Главное, что при одной мысли о предстоящих страданиях кое‑кто покрывался гусиной кожей.

— Вот это будет дело! — пугался Вонявка, — Я уже начинаю думать, что, может, лучше рискнуть с тифом?

— С уколами не угадаешь, — высказался художник Влочка, — Я вот знал одного дипломата, которого послали в Индию. Перед отъездом в него вкололи столько уколов, что он начал путать стороны света, жене говорил»Всего хорошего, дедуля!», а вместо трамвая на улице лез в помойку. Когда его потом через два года хотели послать в Гватемалу, то он заявил, что такого почёта и доверия трудового народа не заслужил, поскольку его дед симпатизировал аграрникам. С тех пор он дальше Кутной Горы не ездил, и страдал навязчивой идеей, что если он поедет к бабушке в Кежмарок, то ему будут делать прививку от проказы.

— Да, да, — уныло ответил рядовой Брада.

— Если бы вас, парни, как и меня, уколол Сатана, — хвастался Цимль, — вы бы не ныли из‑за одного мелкого укола! Тут главное, что это для вашей же пользы! Видели бы вы шефа нашей шайки Шмайдала, как он небрежным, но эффектным движением смахнул осиное гнездо в мешок из‑под сахара, а у мешка не было дна! Я первый раз в жизни видел, чтобы крутой парень скулил, словно койот! Нам его было так жалко, что мы его бросили в пруд, чтобы он поостыл, но он был такой отёкший, что вообще ничего не видел и не мог попасть к берегу. Плавал всё время по кругу, так что пришлось нам повозиться, чтобы его вытащить!

— Я однажды упал с велосипеда, — вспоминал Антонин Труц, — и ободрал себе локоть. Ну а они мне сразу вкололи укол от столбняка. В задницу, как тогда Ясанеку. Только мне колола молодая докторша, и мне было страшно стыдно.

— Потому что ты слабак! — разъяснил Цимль, — Имел бы ты за плечами столько, сколько я, ты бы и глазом не моргнул! Меня никакая докторша не смутит!

— Ты‑то что! — проворчал Вонявка, — Ты‑то кому угодно жопу выставишь. А в нас ещё осталось немного стыда! У меня точно!

— Потому что ты — дитя буржуазии! — настаивал Цимль, — а мы, городская беднота, не жеманимся.

— Я вот всё равно думаю, — уныло размышлял Брада, — что незачем колоть!

— Меня один тип хотел уколоть обычным ножиком, — вспомнил Цимль, — только это был не доктор. Четыре класса сельской школы и то вряд ли. Он жил на Качаке, а я у него увёл одну фифочку. Такая была миниатюрная брюнетка с пылким взглядом. А того фраера это как‑то задело и он на меня попёр с мачете для резки хлеба. Хотел меня пырнуть, только я у него нож выкрутил и уселся на его мужественную грудь. Потом свистнул парням и привязали мы его, беднягу, к мученическому столбу.

— А что вы с ним сделали, — заинтересовался Кефалин.

— Сняли с него ботинки, — рассказал Цимль, — и щекотали ему ступни пёрышком. А он рыдал и просил нас, чтобы мы его лучше отдубасили, но мы были немилосердны! Щекотали его два часа, и отпустили только тогда, когда он начал синеть лицом!

Старший лейтенант Гулак входил в число первейших обжор среди офицеров нашей армии. Он постоянно отирался около кухни, проверял гигиену и вымогал взятки за снисходительность. Его страсть к еде была фантастической, и ни один из поваров не мог вспомнить, чтобы Гулак когда‑нибудь был сыт. Казалось, нет на свете силы, способной испортить ему аппетит.

Повар Лебеда, привыкший к лоску международных отелей, эту недалёкую и вечно жующую скотину ненавидел всей душой, и если он хотел, чтобы его оставили в покое, не оставалось ничего иного, кроме как предлагать всё новые и новые лакомства.

Вот и в этот раз голодный лейтенант пришёл проконтролировать приготовление пищи. Он уже заранее ухмылялся и причмокивал в блаженном предвкушении.

— Какие‑то трудности, Лебеда? — спросил он, чтобы исполнить формальности.

— Когда я готовлю сегединский гуляш, никаких трудностей быть не может, — гордо объявил Лебеда, — Это моё фирменное блюдо.

— Однако, Лебеда, однако, — заинтересовался Гулак, — много же у вас фирменных блюд!

— Что да, то да, — выпятил грудь Лебеда, — но главное моё блюдо — именно сегединский гуляш! И этим я отличаюсь от других поваров. Зайдите в любой отель и закажите фирменное от местного повара — это всегда будет бифштекс с гарниром! Один туда напихает одного, другой — другого, но по сути это будет одно и то же! Разве что Доубрава из Яблонца делает вареники с рубленой ветчиной и поливает их татарским соусом. Ничего особенного, но есть можно. Против моего сегединского гуляша это ерунда, это каждый признает, кто глядит на вещи объективно и не ходит у Доубравы в поклонниках. Я не говорю, что Доубрава не умеет готовить, это глупости, но такой сегедин ему не состряпать, даже если он прибегнет к чёрной магии! Сам директор гранд–отеля»Звезда»Ян Пенкава–старший меня похлопал по плечу и сказал:«Пан Лебеда, вы гений! Ваш сегединский гуляш — незабываемое событие! Я его не пропущу, даже если желчный пузырь потом взбушуется, словно Красное море в шторм и придётся провести пару бессонных ночей! Ваш шедевр стоит одного острого приступа! Будь сейчас другие времена, а не теперешний мор и глад, быть бы вам, пан Лебеда, миллионером!«Я это, товарищ старший лейтенант, говорю не потому, что жалею о миллионах, мне на миллионы плевать, если я могу послужить трудовому народу, ведь я хожу на политзанятия и осуждаю империалистические происки, но этот пан Пенкава–старший в поварах и стряпне хорошо разбирался, потому что владел двумя отелями и оба на курортах. Петрклич и Чмаранда начинали у него. Он их эксплуатировал, это правда, но сделал из них мастеров. Я их наравне с Доубравой и Оутереком уважаю больше всех остальных. Хотя вот у Оутерека, товарищ старший лейтенант, ничего бы в рот не взял, даже если бы с голоду помирал. Он необыкновенный повар, но эти его эксперименты ему однажды чертовски дорого обойдутся! Я за ним однажды проследил, как он на самом деле готовит свой знаменитый рубленый бифштекс. Это был такой деликатес, что после него все облизывались аж до ушей, но когда он его готовил, рядом никого не должно было быть. Только я его секрет раскусил! Я его, товарищ старший лейтенант, разоблачил, словно антисоветский центр! Представьте себе, этот мерзавец, смолол на двести грамм мяса четырёх майских жуков! Натурально! Я его схватил за грудки и говорю ему:«Это тебе будет стоить жизни, Оутерек, кормить посетителей первого класса насекомыми!«А он принялся умолять, чтобы я про это молчал, и показывал мне книжку, в которой он вычитал, что после битвы у Белой Горы люди от голода поедали майских жуков, оторвав им голову, ножки и крылышки, и что эти жуки на вкус напоминали миндаль.«Я сам их, Иржи, попробовал», — говорит он мне, — «и в самом деле вкусно! И тут я понял, что это и есть та самая приправа, которой не хватает в моих рубленых бифштексах! А ты сам знаешь, что бывает, когда творческого человека посещает вдохновение!«Тут мне пришлось признать, что это правда. Каждый повар, заслуживающий этого имени, старается придумать что‑нибудь новое, изобретает свои секреты, которые никому не выдаст даже под пыткой. Даже сам палач Мыдларж из него не вытянул бы ни слова! Так что я Оутерека не выдал, но, говорю вам: ни до одного его блюда даже не дотронусь. Этих жуков я у него раскрыл, но кто знает, что он ещё туда добавляет? Ему когда придёт вдохновение, так он сам себя не помнит! Он, товарищ старший лейтенант, на всё способен! Его рубленый бифштекс — это был деликатес! Это было такое же лакомство, как мой сегединский гуляш! Это уже оценили люди со всех частей света!