Финишная прямая - Герхард Бергер

Я полетел в Штутгарт, где производились первые допросы участников процесса. После разговора с адвокатом я был убежден, что через два-три дня мы вытащим отца.

Подозрение против него было следующее. Мнимой готовностью инвестировать в предприятие по производству деревянных профилей в швабском городе Троссинген он якобы поддержал махинации итальянца Джанфранко Рамозера. Рамозер задумал аферу со стрoительством этого завода и выманил при этом у немецкого банка кредит в 17,5 млн. марок. В действительности Рамозер еще до того имел существенные долги перед моим отцом (по лизинговым сделкам и распродаже грузовиков). Так следствие подозревало заинтересованность отца в получении Рамозером денег.

Через несколько дней Йоханн Бергер отнюдь не был на свободе, и я стал подумывать, что дело может затянуться.

Что касается атмосферы общения, это была катастрофа. Столь избалованная звезда, как я, с такими жизненными аспектами никогда до этого не сталкивалась. Вот вдруг — тюремные ворота, и вместо «Здравствуйте, господин Бергер!» слышишь «Ждите, пока Вас не вызовут». Недостойные постыдные обстоятельства встречи с отцом, вместе с ежесекундно бдящими надзирателями. И как обливалось кровью сердце при прощании, поскольку я не мог ему помочь.

Вначале у меня были некоторые сомнения, не сам ли отец виноват в своем бедственном положении. Может быть, он слишком уж схитрил, сунул нос куда-то и не высунул своевременно?

Но чем больше я засовывал свой собственный нос в это дело, тем больше погружался в невероятное болото, которое образовалось на протяжении пяти лет.

Очевиден был, во-первых, крупный трюк в общем-то посредственного мошенника. Он хотя бы потому не мог принадлежать к высшей лиге, поскольку был уже осужден и перемещался между немецкими, французскими и швейцарскими тюрьмами. Повсюду на него был спрос. Но все говорило о связях с высшим эшелоном, также и тот факт, что все 17 миллионов марок исчезли, как по волшебству. Раз некоторые следы вели в Италию, недалеко было и предположение о связях с мафией, во всяком случае, об этом открыто говорилось.

Очевидно было также, что немецкий прокурор решил играть по-крупному. Он помешался на том, что «главным мозгом», который, так сказать, управлял Рамозером, должен был быть Йоханн Бергер.

Большое болото возникло также из-за ошибок второстепенных участников. Это был прежний адвокат моего отца, это были, прежде всего, служащие обеспечившего кредит банка, которые сыграли странные роли, это был один известный архитектор с ошибочными строительными отчетами. Так друг на друга наложились большой удар и маленькие мошенничества.

И в центре всего — мой отец, который во всей этой игре единственный обладал двумя качествами: он был уязвим, и он обладал существенным состоянием, на которое можно было обратить взыскание. Иначе уже давно вся сущность этого дела, «конструкция» которого восходит к 1989 году, испарилась бы.

Ситуация развивалась настолько абсурдным образом, что было невозможно предположить, когда будет (и будет ли вообще) предъявлено обвинение. Между тем мы беспокоились за здоровье отца. Годом ранее ему удалили надпочечник, причем в крови были обнаружены опухолевые клетки. С тех пор он был под постоянным врачебным уходом, который теперь полностью прекратился. Даже такие простые вещи, как взятие крови, приравнивались к делу государственной важности. Было непостижимо, с каким рвением прокурор затягивал обследование специалистом по опухолям из Мюнхена (между делом приходила немецкая военврач и сказала после визуального контакта: «С ним все в порядке»).

Все это дело затрагивало меня еще и потому, что я не мог полностью выбросить его из головы во время работы. Какой смысл работать в зале, приводя в движение тренажеры, вместо того, чтобы еще большие рычаги привести в движение для освобождения отца, который нуждался в срочном медицинском обслуживании?

В таких ситуациях Ferrari не сравнить ни с кем. Ты нигде не найдешь большего понимания по личным проблемам, к тому же касающимся семьи. Я мог поплакать в жилетку как у Монтеземоло, так и у Жана Тодта, оба оказывали большую помощь.

Как в плохом сценарии, нас неизменно преследовали неудачи. При подаче жалобы в земельный суд выяснилось, что наш адвокат пошел на тайную сделку с прокурором (как в Америке, половинное признание / пoловинное наказание), что для отца просто не могло быть предметом разговора. И вот у нас новый адвокат, незадолго до напрасно ожидаемого освобождения. И тут прокурор достает какой-то чек и говорит, а этот миллион откуда? Это вообще не касалось отца, как выяснилось вскоре, но освобождение вновь накрылось медным тазом.

Для разнообразия меня пытались шантажировать («6 миллионов долларов за оправдательные материалы, которые немедленно повлекут освобождение вашего отца»). Вообще во всем этом деле мой авторитет не стал помощником, а лишь окрылял фантазию партнеров и авантюристов. И роль моего отца в качестве тирольского примерного предпринимателя влияла на весь процесс скорее негативно. Имелся по крайней мере кто-то один, достаточно ценный, чтобы вцепиться в него. Рамозер сам по себе был никто, да к тому же давно за решеткой.

Через пять месяцев после ареста это дело в своей абсурдности стало настолько привлекать внимание, что журнал «Spiegel» посвятил ему целый разворот. Заголовок: «РАЗНОВИДНОСТЬ ОГРАБЛЕНИЯ БАНКА», как назвал перед судом свою аферу приговоренный Рамозер. Для своих махинаций «Рамозер использовал бесчисленных людей в качестве инструментов», приводилась цитата из приговора штутгартского судьи.

Что касается так называемого соучастника Бергера, то «Spiegel» поражался бросающемуся в глаза озлоблению штутгартской прокуратуры («хочет определенно показать австрийцу Бергеру свою жесткость»), беспечности банка и политике сокрытия фактов в земле Баден-Вюртемберг. «Кажется, что для каждого прокурора очень заманчиво непреклонностью против авторитетных подозреваемых отвести обвинения от упущений местных банковских менеджеров».

После более чем полугодового предварительного заключения, все еще без предъявления обвинения, моего отца выпустили на свободу. Правда, с запретом выезда с территории Германии и залогом в два миллиона марок. Он вместе с мамой оборудовал квартиру в Киферсфельдене, ждал своего процесса и пытался управлять фирмой на расстоянии, насколько это было возможно.

А там во время отсутствия отца разыгралась следующая драма. С момента его ареста все десятилетиями выстроенные банковские и деловые отношения фирмы Бергера в Вергле вдруг практически обесценились. Возникла иррациональная паника, которая в самый неблагоприятный момент пошатнула положение фирмы. А неблагоприятным момент был потому, что предприятие сделало большие инвестиции, среди прочего — в развитие новых продуктов. Папа видел шанс сделать бизнес в мировом масштабе благодаря патенту вихревого тормоза (дополнительная система торможения для грузовиков). И вдруг все разговоры о продаже моментально прекратились, поскольку твое предприятие оказывается втянуто в мошенническую аферу.

Я сам не мог и не хотел заниматься фирмой, поскольку тогда должен был бы завязать с гонками.

Руководство фирмой моей сестрой и ее мужем шло не совсем так, как представлял себе папа.

Все это вело к тому, что у Йохана Бергера по ту сторону границы постепенно кончалось терпение. Грызня между земельным судом и прокуратурой не позволяла ни прекратить расследование, ни предъявить обвинение, и однажды отцу все это надоело. Он переехал через границу, прямо в суд Иннсбрука, и предстал перед австрийскими чиновниками. С немецкой точки зрения этот поступок был «побегом», однако на самом деле не представлял ничего иного, как перенос судебного процесса в Австрию.

Внешние обстоятельства стали лучше, но добавились новые проблемы. Уважаемый ранее бизнесмен Йохан Бергер очутился в социальном вакууме (в Тироле это происходит удивительно быстро), кроме того, он вступил в едва выносимую для него конфронтацию с дочерью. Клаудия стала высказывать странные мысли, точнее говоря, мысли своего мужа.

Так же, как за время предварительного заключения семья самым тесным образом сплотилась, так теперь разыгрался совершенно другой, кошмарный сценарий. Отец, психически и физически измотанный, чужой в родном городе, с трудом узнавал свою дочь и не знал, как дошло до того, что ему был запрещен вход на собственную территорию.

Дело зашло столь далеко, что семья распалась. Отец потерял дочь, а я — сестру.

За месяцы и годы этой катастрофы я все отчетливее узнавал себя в отце. Его пионерский дух, его сила, его таланты дали мне шанс на фантастическую карьеру. Этой жизнью, которая делает меня таким счастливым, я по большей части обязан ему. Так что в определенный момент для меня не стало ничего более важного, чем помочь ему вновь обрести личность, репутацию, честь. И это старомодное слово я применяю здесь полностью намеренно.