Женщина во мне (ЛП) - Спирс Бритни

Много лет я принимала “Прозак”, но в больнице меня резко сняли с него и посадили на литий, опасный препарат, который мне был не нужен и который делает вас крайне медлительным и вялым. Я почувствовала, что мое представление о времени меняется, и стала дезориентированной. Принимая литий, я не понимала, где нахожусь и даже иногда не знала, кто я такая. Мой мозг работал не так, как раньше. Меня не оставляло ощущение, что литий - это тот самый препарат, на который подсадили в Мандевиле мою бабушку Джин, впоследствии покончившую с собой.

Тем временем моя команда охраны, с которой я так долго работала, вела себя так, словно я была преступницей.

Когда наступало время забора крови, техник, берущий у меня кровь, оказывался в окружении медсестры, охранника и моего ассистента.

Была ли я каннибалом? Была ли я грабителем банков? Была ли я диким животным? Почему со мной обращались так, словно я собиралась сжечь это место и убить всех?

Они проверяли мое кровяное давление три раза в день, как будто я была восьмидесятилетней старухой. И они не торопились. Заставляли меня сесть. Взять манжету. Медленно прикрепить ее. Медленно накачать… Три раза в день. Чтобы чувствовать себя нормально, мне нужно было двигаться. Движение было моей жизнью как танцовщицы. Я процветала в нем. Я нуждалась в нем и жаждала его. Но они держали меня в этом кресле целую вечность. Мне стало казаться, что меня подвергают ритуальным пыткам.

Я чувствовала беспокойство в ногах, в сердце и в мозгу. Я никак не могла сжечь эту энергию.

Знаете, когда ваше тело движется, вы вспоминаете, что вы живы? Это все, чего я хотела. Но я не могла двигаться, а значит, начала задумываться о том, что, возможно, я уже наполовину мертва. Я чувствовала себя разрушенной.

От многочасового сидения в кресле моя задница стала еще больше - настолько, что ни одни шорты мне больше не подходили. Я стала отчужденной от собственного тела. Мне снились ужасные кошмары, в которых я бежала по лесу - сны казались такими реальными. Пожалуйста, проснись, пожалуйста, проснись, пожалуйста, проснись… Я не хочу, чтобы это было реальностью, это просто сон, думала я.

Если идея моего пребывания в этом месте заключалась в том, чтобы исцелиться, то эффект был не таким. Я начала представлять себя птицей без крыльев. Знаете, как в детстве иногда бежишь, раскинув руки, и ветер обдувает их, и на секунду кажется, что ты летишь? Именно это я и хотела почувствовать. Вместо этого каждый день я чувствовала, что погружаюсь в землю.

Я занималась по программе в одиночку в течение двух месяцев в Беверли-Хиллз. Это был ад, как будто я попала в свой собственный фильм ужасов. Я смотрю страшные фильмы. Я смотрела “Заклятие”. После тех месяцев в лечебном центре я ничего не боюсь. Серьезно, сейчас я ничего не боюсь.

Возможно, сейчас я наименее боязливая женщина на свете, но это не придает мне сил, а заставляет грустить. Я не должна быть такой сильной. Эти месяцы сделали меня слишком жесткой. Я скучаю по тем дням, когда я была тем, кого в Кентвуде называли нахальной задницей. Время, проведенное в больнице, лишило меня нахальства. Во многих отношениях оно сломило мой дух.

После двух месяцев пребывания в одном здании меня перевели в другое, которым управляли те же люди, и в этом здании я была не одна. Хотя раньше я предпочитала быть одна, после двух месяцев, проведенных в одиночной камере и на литии, мне было гораздо приятнее находиться среди других пациентов. Мы были вместе весь день. Ночью каждый из нас оставался один в отдельной комнате - двери закрывались с глухим звуком.

В первую неделю одна из других пациенток пришла ко мне в палату и спросила: “Почему ты так громко кричишь?”

“А? Я не кричу”, - ответила я.

“Мы все тебя слышим. Ты так громко кричишь”.

Я оглядела свою комнату. “У меня даже музыка не играет”, - сказала я.

Позже я узнала, что она иногда слышала то, чего не слышали другие люди, но меня это пугало.

Приехала очень красивая девушка и сразу же стала популярной. Это было похоже на школу, где она была чирлидером, а я - деморализованным ботаником. Она пропускала все собрания.

Несмотря на то что многие люди там были чертовски дикими, большинство из них мне нравились. Одна девушка курила тонкие сигареты, которых я никогда раньше не видела. Она была очаровательна, как и ее сигареты. Я заметила, что ее отец приходил к ней по выходным. Моя семья, тем временем, бросила меня в этом месте и занялась своими делами.

“Я знаю, что ты видишь мои сигареты”, - сказала мне однажды эта очаровательная девушка. “Наверняка ты хочешь попробовать одну, не так ли?”

Я думала, она никогда не спросит. “Да”, - сказала я.

И вот я выкурила свою первую сигарету “Капри” вместе с ней и еще несколькими девушками.

У нескольких человек там были расстройства пищевого поведения, и они были ужасно худыми. Я сама ела не так уж много. Я удивлялась тому, что не истощаюсь, если учесть, как мало я ем и как много крови сдаю на анализы.

Должно быть, Бог был со мной все это время. Через три месяца заключения я начала верить, что мое маленькое сердце, то, что сделало меня Бритни, больше не находится в моем теле. Что-то большее должно было нести меня, потому что для меня одной это было слишком тяжело.

Я смотрю на то, что я выжила, и думаю: это была не я, это был Бог.

43

Самым трудным было то, что я считала, что перед врачами или посетителями я должна все время притворяться, что со мной все в порядке. Если я начинала волноваться, это воспринималось как свидетельство того, что мое состояние не улучшается. Если я расстраивалась и как-то заявляла о себе, то меня считали неуправляемой и сумасшедшей.

Это напомнило мне о том, что я всегда слышала о том, как в старину проверяли, не является ли кто-то ведьмой. Женщину бросали в пруд. Если она всплывала, значит, она была ведьмой и ее убивали. Если она тонула, значит, была невиновна, ну и ладно. Она была мертва в любом случае, но я полагаю, они решили, что все равно полезно знать, какой женщиной она была.

Через пару месяцев я позвонила отцу, чтобы попросить его отпустить меня домой.

Он сказал: “Извини, но судье придется решать, что с тобой делать. Сейчас все зависит от врачей. Я ничем не могу тебе помочь. Я передаю тебя врачам и ничем не могу тебе помочь”.

Самое странное, что до того, как меня поместили в это место, отец прислал мне на Рождество жемчужное ожерелье и красивую открытку, написанную от руки. Я спрашивала себя: почему он так поступает? Кто он такой?

Больше всего меня задевало то, что на протяжении многих лет он говорил перед камерами - когда я снималась в клипе “Work Bitch” или когда только началась процедура опеки и мы отправились в турне “Circus”, - что он заботится только обо мне и мальчиках.

“Это моя малышка!” - говорил он прямо в камеру. “Я так ее люблю”. Я застряла в трейлере с чудаковатым лакеем Лу Робином, которого я возненавидела, пока он рассказывал о том, какой он замечательный отец, всем, кто его слушал.

Но теперь, когда я отказывалась от новой резиденции в Вегасе, когда я отказывалась от туров, я все еще была его любимой девочкой?

Очевидно, нет.

Позднее адвокат скажет: “Твой отец мог бы полностью положить конец всему этому. Он мог сказать врачам: Нет, это уже слишком, давайте отпустим мою дочь домой”. Но он этого не сделал.”

Я позвонила маме, чтобы спросить, почему все ведут себя так, будто я так опасна.

“Ну, я не знаю, не знаю, не знаю…”, - отвечала она.

Я также писала сестре, когда была в том месте, и просила ее вытащить меня.

“Перестань бороться с этим”, - написала она в ответ. “Ты ничего не можешь с этим поделать, так что перестань бороться”.

Как и все остальные, она продолжала вести себя так, будто я представляю какую-то угрозу. Это прозвучит дико, но я повторю это еще раз, потому что это правда: я думала, что они попытаются меня убить.