Как спасти свою жизнь - Эрика Джонг

— Знаешь, что самое неприятное во всей этой истории?

— Я как-то не уверена, что хочу это знать…

Наступает пауза — мы внимательно слушаем, как шкварчит печенка на плите.

— Ну так как?

— Нет… А впрочем, расскажи. Пусть я буду знать все! — отвечаю я. Мне хочется снова вскрыть мои едва затянувшиеся раны, насыпать на них соли и орать от боли до тех пор, пока не выкричу ее всю до конца.

— Машина Пенни стояла под вашими окнами почти все время, что ты лежала в больнице.

Его слова производят желаемый эффект. Я снова принимаюсь плакать; глубоко сдавленные рыдания, кажется, исторгаются из самых глубин естества: из печенок, селезенок и даже половых органов. Майкл вновь обнимает меня, и мы долго стоим так, едва заметно покачиваясь на каблуках.

— Брось ты этого ублюдка, — наконец говорит он, — и возвращайся ко мне. Хорошо?

Дома я спрашиваю Беннета, как это у него хватило наглости злиться на меня из-за ноги, хотя сам он, не испытывая ни малейших угрызений совести, трахался с Пенни все время, пока я лежала в больнице. Он спокойно выслушивает меня, поначалу, кажется, даже не понимая, о чем идет речь. Он со свойственной ему методичностью чистит зубы, а я сижу на крышке унитаза и с ненавистью гляжу на него. Наконец он вынимает зубную щетку изо рта.

— С тобой вечно что-то приключалось, нарочно, чтобы досадить мне, — говорит он, словно и не задумываясь над тем, какой смысл имеют его слова.

— Досадить тебе! Тебе?! Это ты, если помнишь, решил покататься по льду. И это все была твоя затея!

— Подумаешь, переспал с бабой, — большое дело! Доктор Стейнгессер считает, что это вовсе не является поводом для расторжения брака.

— Какого брака?! — Я срываюсь на крик. — О каком браке ты говоришь? О твоем браке с доктором Стейнгессером? или о тех муках, которые я тут терплю с тобой?!

— Очень забавно.

— Совершенно не собираюсь тебя веселить, — я поднимаюсь с толчка, иду в спальню, ложусь в постель и с головой прячусь под одеяло. Я лежу, упиваясь своим праведным гневом.

Слышно, как Беннет методично выключает повсюду свет, закрывает двери и окна, шаркая своими шлепанцами. Наконец он залезает в постель и ложится рядом со мной. На некоторое время воцаряется тишина; мы лежим, прижавшись друг к другу, как мумии в саркофаге. Царь с царицей. Два хладных трупа. Холодный мрамор могилы.

Наконец я говорю:

— Немедленно убирайся из этой постели, иначе, клянусь, я пойду на кухню, возьму нож и отрежу тебе яйца. Мне не нужен развод, я просто хочу кастрировать тебя. Вот так. И только не нужно интерпретировать мои слова: я говорю то, что имею в виду. УБИРАЙСЯ ИЗ ЭТОЙ ПОСТЕЛИ!

Тут Беннет схватил подушку и рванул в комнату для гостей.

Медленно текли минуты. Текли часы. У меня дрожали губы, а слезы по щекам стекали в уши. Я вспомнила песню, которую мы пели в школе: «Слезы льются прямо в уши, потому что я лежу на спине и плачу о тебе-е-е», — но теперь она почему-то не казалась мне смешной. Кто-то прошел по улице с транзистором, который гремел так, что на время заглушил рев кондиционера.

Это конец, низшая точка падения. Спать поодиночке в одном доме, не пытаясь даже утешить друг друга, приласкать. Одиночество еще более глубокое, чем до того, как мы познакомились с ним. Лучше уж быть монашкой или, наоборот, рыскать по притонам в поисках мимолетных ночных свиданий. Нет ничего хуже одиночества, возникающего на руинах мертвого брака. Супружеская постель становится плотом, плывущим по морю, где нет спасения от акул; планетой, где задыхаешься без атмосферы. Некуда пойти. Некуда. Душа камнем падает в пустоту.

Но вдруг из этой ледяной холодности рождается горение плоти, которая в полный голос заявляет о себе. Женщина, дошедшая до последней степени унижения, медленно встает из постели, на цыпочках проходит через гостиную и тихо заползает в узкую гостевую кровать, в которой лежит какой-то посторонний мужчина, ее законный супруг. Голубой свет луны едва проникает в комнату через тяжелые шторы. Старый кондиционер стрекочет, как целая стая сверчков, и она прижимается к его едва теплому, чужому телу.

Они могли бы случайно познакомиться в баре — и в этом есть что-то сексуальное, возбуждающее.

— Эй, что ты делаешь? — спрашивает он.

— Возбуждаю тебя, — отвечает она.

— А мне показалось, что ты хочешь меня кастрировать.

— Хочу.

Серьезность ее тона как-то сразу достигает цели. Это их известный, отработанный прием. Ее поломанные кости, вечные несчастья, его привычная жестокость, даже садизм… Все это возбуждает ее. Он — насильник, ночной громила, рассыльный из магазина, забежавший на минутку, чтобы оставить заказ. Они действуют грамотно и спокойно. Ее рука проникает в пижамные штаны. Он нащупывает ее влагалище и грубо засовывает туда палец. Ей больно, но боль — это именно то, чего она хочет сейчас. Она, как на шарнирах, вращается на его пальце; свободно поворачиваясь в постели, она берет в рот его твердый член, едва подавляя желание откусить его, и не видит вокруг ничего, кроме этого истекающего кровью живого корня, целого фонтана крови, бьющего струей на небесно-голубую постель. Но вместо этого она ласкает его языком, покусывает зубами, вовремя останавливаясь, чтобы не причинить боль. Он стонет. Он и напуган, и возбужден. Его можно брать голыми руками, но она не может — такой момент. Лучше уж пусть ей будет больно самой. Вот он грубо трогает клитор, и она слабеет от желания. Она ненавидит, презирает его, но хочет, чтобы внутрь к ней забрался его странный член, похожий на корень диковинного растения. А он уже наготове и только ждет условного сигнала, темный, как старый пень, чуть искривленный, почти недвижимый — или мертвый. Вид его еще сильнее возбуждает ее. Он лежит молча, неподвижно, человек, которого в момент эрекции подстерегла смерть, а трупное окоченение сделало член твердым, как гранит. Она взбирается на эту твердыню, вращаясь и медленно раскачиваясь на ней, словно это искусственный член. Оргазм расходится по телу женщины большими концентрическими окружностями — так расходятся круги по воде, когда спокойную гладь озера вдруг прорежет свалившийся откуда-то сверху огромный валун. Тут неожиданно и мужчина срывается с места и несется, несется вперед — чтобы не пропустить, ухватить вовремя свой оргазм, как будто он спрятан где-то внутри и ему еще нужно его отыскать, поймать на крючок и удержать, словно это извивающаяся, норовящая сорваться рыбешка. Вот, поймал. Нет, еще не совсем. Вот, клюет. Мужчина вслепую нащупывает его, но — нет, возобновляется ритмическое движение. Еще мгновение. Вот сейчас.