Секретная война. Записки немецкого шпиона - Франц Ринтелен

Я пил за двоих и благодарил бога в кругу моих товарищей, убедившихся теперь в том, что человек, расстрелянный англичанами, не может в то же время быть английским шпионом.

В общем, жизнь в Доннингтон-холле протекала недурно. Комендант лагеря полковник Пико был джентльменом и солдатом, хотя в то же время его добродушие часто подвергалось испытанию теми из нас, кто начинал страдать от кошмара «колючей проволоки» или кто слишком сильно начинал проявлять свою национальность. Доннингтон-холл представлял собой два резко отличавшихся один от другого вида: с одной стороны, прекрасный старинный город, окружавший наши деревянные бараки, а с другой — замкнутый круг колючей проволоки, которая держала нас в своих тисках.

* * *

Никто, конечно, в Англии не думал больше пить рейнские или мозельские вина; но один лондонский магазин имел громадный запас этих вин. Потребовалось очень мало времени, чтобы заключить сделку с этим магазином и в [98] изобилии снабдить ими наш ларек в самом сердце Великобритании. До сих пор ещё я сохранил на память этикетки, на которых готическими буквами красуются знакомые звучные названия.

Хотя охранять пленников врага неприятно всякому, а тем более солдатам и матросам, обречённым на скуку и безделье, ничто не омрачило нашего вынужденного пребывания в этих местах.

Что касается меня, то американские сыщики и доброжелатели предлагали мне свободно вернуться в Соединенные Штаты. Если бы только эти люди были менее неуклюжи и не базировали своих аргументов на возможности того, что я буду расстрелян англичанами! Но один раз я «выжил», и каковы бы ни были надежды на быстрое освобождение, которым меня соблазняли эти люди в нейтральной еще тогда Америке, я подозревал в этом новую ловушку. К моей досаде я впоследствии узнал, какой блестящий план был с этой целью разработан некоторыми моими личными друзьями.

Тотчас же после моего ареста, по возвращении в Соединенные Штаты, я должен был внести залог в министерство юстиции в Вашингтоне, и мне оставалось бы только пробраться на борт торговой подводной лодки «Дойчланд», которая действительно задержалась на два или три лишних дня в Балтиморе, так как посольство считало, что предупреждение публичного разбирательства в широкой мере компенсировало бы потерю залога в двадцать пять тысяч долларов.

Самым сенсационным событием за время моего двадцатимесячного пребывания в Доннингтон-холле был проезд через Великобританию военного атташе капитана фон Папена, ставшего «персона нон грата».

Его неопытность в дипломатических делах побудила его совершить ещё один промах, ибо в то время как в отношении своей чрезвычайно важной собственной персоны он заручился английским пропуском, он этого не сделал в отношении своего багажа; а английские агенты в Фальмуте проявили настолько мало любезности, что переслали в Уайт-холл все то, что этот недогадливый дипломат счёл необходимым повезти через океан, — письма, шифры, копии, документы, корешки чековых книжек. Это послужило причиной разорения и несчастья для многих десятков немцев и американцев, равно как бешеной ярости многих интернированных немцев, в том числе двухсот офицеров Доннингтон-холла. Староста нашего лагеря, баварский полковник, который [99] побывал на фронте, спросил меня, что я думаю о такой чудовищной глупости, о такой преступной халатности.

- — Из какого полка вышел этот идиот? — спросил он,

— Из 1-го уланского гвардейского полка, господин полковник,

— Теперь все ясно!

Во всяком случае, этот инцидент оказался более серьезным, чем у тайного советника Альберта в вагоне нью-йоркской надземной железной дороги, во время которого у него похитили дипломатическую сумку, содержащую «неприятные» документы, на следующий день опубликованные в «Нью-Йорк уорлд»; вскоре после этого выяснилось, какие роковые последствия это имело для меня лично. Всё то, чего не хватало ещё в цепи обвинений в виде улик, собранных американскими властями для предания меня и моих помощников суду, Папен преподнёс самым услужливым образом.

Я пережил тревожные дни, сопровождавшиеся бессонными ночами. Разве не сказал адмирал Холл в Лондоне саркастическим тоном: «Халатность вашего атташе — вот что передало вас в наши руки!». Во время объявления войны с Соединенными Штатами у меня опустились руки. Мое положение казалось мне самым мрачным.

У меня появилось предчувствие, что я буду выдан Америке. Мои товарищи подняли меня на смех; ведь относительно военнопленных существуют определенные правила, принятые на специальных конференциях, состоявшихся в Гааге между представителями военных министерств и министерств по иностранным делам Англии и Германии. Разве на этих конференциях, как утверждали некоторые офицеры запаса, юристы по специальности, не был обсуждён вопрос о выдаче военнопленных?! Нет, ничего подобного не может иметь места в моём случае, так как это не только будет противоречить справедливости, всем существующим конвенциям, но и вызовет репрессии со стороны германского правительства,

Много времени, спустя я случайно узнал, что решение выдать меня американцам было принято по политическим причинам с целью пропаганды среди населения Соединенных Штатов, настроенного ещё против войны, по крайней мере, в начале 1917 года, так как «сила выше права» и «цель оправдывает средства». Мной овладело мрачное предчувствие.

Я стал суеверным. С самого утра в этот день я был в очень подавленном состоянии, и вечером, когда я сидел в [100] моей комнате с несколькими друзьями, мои предчувствия оправдались; пятница 13 августа была для меня роковым днем. Несмотря на все протесты мои перед комендантом, несмотря на протесты других немецких офицеров, я, к сожалению, вынужден был покинуть лагерь, и это сожаление вызывалось не только сознанием того, что меня ожидает.

При возбуждении всего лагеря, среди прощаний и проводов этой ночи, во время обильных возлияний мне удалось проскользнуть в мою комнату и провести в ней несколько спокойных минут.

«Куда всё это приведет меня? — спрашивал я себя. — Почему я не поступил так, как другие, которые пытались бежать через знаменитый тоннель Доннингтон-холла? У меня было бы больше шансов, чем у них, когда бы я оказался по ту сторону колючей проволоки».

Но теперь уже было поздно думать об этом.

* * *

При свете прожекторов автомобиля я увидел английских солдат с винтовками, явившихся вырвать меня из «дорогого старого Доннингтон-холла», в то время как вокруг меня звучали слова прощания и пожеланий счастливого пути моих товарищей по плену. Я доставлен был в Ноттингем, где сел в поезд. По дороге я был окружен солдатами и полицейскими, которым поручено было защитить меня от толпы, державшейся по отношению ко мне угрожающе. По прибытии в Ливерпуль мне было разрешено позвонить по телефону адмиралу Холлу. Я сказал ему: