Мария Стюарт - Александр Дюма

«21 ноября 1586 года.

Курсель, я получил ваше письмо от 4 октября, из которого узнал о вашем с королем Шотландии разговоре, в коем вы засвидетельствовали мои самые лучшие чувства к нему, на что он ответил, что желал бы всецело заслужить их; но я предпочел бы узнать из этого письма, что он более привязан к королеве, своей матери, и у него в достатке сердца и воли, чтобы оказать ей помощь в том печальном положении, в каком она ныне пребывает, и полагаю, что заключение, в котором она противоправно содержится уже более восемнадцати лет, могло бы склонить его прислушаться ко многим предложениям, каковые ему делались, чтобы добиться ее освобождения, ибо свободы, естественно, жаждут все люди, тем паче те, кто рожден быть государем и повелевать другими, отчего, оказавшись узниками, они не столь терпеливо сносят страдания. Следует также полагать, что ежели моя возлюбленная сестра королева Англии последует совету тех, кто хочет, чтобы она пролила кровь королевы Марии, это обернется для него величайшим бесчестьем, поскольку все сочтут, что он отказался ходатайствовать за собственную мать перед вышеупомянутой королевой Англии, какового ходатайства, быть может, оказалось бы достаточно, чтобы смягчить ее, если бы он пожелал заступиться за мать столь же решительно и настоятельно, как того требует от него природный долг. Притом ему следовало бы опасаться, как бы после смерти матери не настал его черед и над ним не решили бы учинить какого-либо насилия, дабы облегчить наследование английского престола тем, кто способен занять оный после вышеупомянутой королевы Елизаветы, и не токмо лишить названного короля Шотландии права претендовать на английскую корону, но даже поставить под сомнение его право на собственную. Я не знаю, в каком состоянии будут дела моей невестки, когда вы получите это письмо, но говорю вам, что желаю в любом случае, чтобы вы укоризнами и всеми другими мерами, какие возможно использовать в данном случае, побудили названного короля Шотландии встать на защиту и оказать покровительство своей матери, а также подтвердили ему от моего имени, что таковые его действия будут весьма одобрены всеми королями и суверенными государями и чтобы он был уверен, что ежели таковых действий он не предпримет, от этого ему будет великое порицание и, возможно, значительный ущерб в собственном королевстве. В заключение, касательно моих собственных дел узнайте, что ее величество королева-мать готовится вскоре встретиться с королем Наваррским и провести с ним переговоры о прекращении смуты в нашем королевстве, в результате каковых переговоров, ежели он идет на них с такими же добрыми чувствами, какие к нему питаю я, мои подданные, надеюсь, получат некоторую передышку после великих тягот и бед, что причинила им война. Молю, Курсель, Господа, чтобы он не оставил вас своим святым покровительством.

В Сен-Жермен-ан-Лэ, 21 дня ноября месяца 1586 года.

Генрих».

Письмо это наконец вынудило Иакова VI предпринять некоторые шаги в пользу своей матери: он направил к королеве Елизавете Грея, Роберта Мелвила и Куита. Но хотя до Лондона путь от Эдинбурга куда короче, чем от Парижа, французские послы опередили шотландских.

27 ноября г-н де Бельевр прибыл в Кале, где его встретил нарочный г-на де Шатонефа, который от имени последнего просил не терять ни секунды и даже предусмотрительно за-фрахтовал судно, уже стоявшее наготове в порту. Но как ни спешили члены посольства начать свою благородную деятельность, им пришлось ждать попутного ветра, который позволил выйти в море лишь в пятницу двадцать восьмого числа в полночь; пристав в девять утра следующего дня в Лувре, они были так измучены морской болезнью, что им пришлось целый день провести в этом городе, чтобы прийти в себя; только в воскресенье тридцатого г-н де Бельевр смог отправиться в Лондон в карете, которую прислал ему г-н де Шатонеф, а дворяне его свиты сопровождали его на почтовых лошадях; торопясь наверстать упущенное время, они остановились отдохнуть в пути всего на несколько часов и въехали в Лондон в понедельник первого декабря в полдень. Г-н де Бельевр тотчас же послал г-на де Вилье, одного из дворян своей свиты, к английской королеве, двор которой находился в это время в Ричмонде. Приговор Марии Стюарт был тайно вынесен уже шесть дней назад и передан в парламент, который обсуждал его при закрытых дверях.

Прибытие в это время французского посольства было для Елизаветы более чем некстати; посему, чтобы выиграть время, она отказалась принять г-на де Вилье, велев передать ему, что завтра он узнает причину отказа. Действительно, на следующий день в Лондоне распространились слухи, что французское посольство якобы привезло заразу и двое дворян из его состава умерли в Кале от чумы; поэтому королева при всем желании сделать приятное Генриху III не смеет подвергнуть опасности свою драгоценную жизнь, приняв его послов. Узнав эту новость, г-н де Бельевр был крайне удивлен, заявил, что королева введена в заблуждение лживыми донесениями, и настоятельно потребовал принять его. Тем не менее проволочки тянулись еще шесть дней, но так как послы пригрозили, что больше ждать не станут и отбудут, Елизавета, которую беспокоила Испания, решила, все взвесив, не ссориться с Францией и утром седьмого декабря велела передать г-ну де Бельевру, что вечером готова принять его и дворян его свиты в Ричмондском дворце.

В назначенный час французские послы прибыли во дворец и были проведены к королеве, которая сидела на троне в окружении высших сановников своего королевства. Посол г-н де Шатонеф и чрезвычайный посол г-н де Бельевр, передав королеве приветствие от короля Франции, приступили к протесту, который им было поручено сделать. Елизавета отвечала им на французском, мало того, на самом лучшем французском, на каком говорили в ту эпоху; выйдя из себя, она указала послам своего брата Генриха, что шотландская королева всегда всеми способами преследовала ее и уже в третий раз покусилась на ее жизнь, что она, Елизавета, слишком долго с безмерным терпением все это сносила, но последний заговор уязвил ее до глубины души; это событие, грустно добавила она, заставило ее испустить больше вздохов и пролить больше слез, чем утрата всех ее родственников, тем паче что королева Шотландии является ее ближайшей родственницей и состоит в свойстве с королем Франции; поскольку гг. де Шатонеф и де Бельевр в своем протесте привели множество примеров из истории, она, отвечая им на это, приняла обычный для нее высокомерно-наставительный тон и заявила, что за свою жизнь прочла множество книг, стократ больше, чем любая другая особа ее пола и сана, но ни в одной из них не встретила ни единого примера действий, какие задумывались против нее да притом еще родственницей, так что ее брат король не может и не должен поддерживать эту ее родственницу в дурных умыслах, напротив, его долг ускорить воздаяние ей справедливой кары; затем королева, сменив надменность на любезность и благожелательно улыбаясь, обратилась лично к г-ну де Бельевру и сказала, что весьма сожалеет, что он не послан к ней по более приятному делу и что через несколько дней она даст ответ королю Генриху, своему брату, о здоровье которого она чрезвычайно беспокоится, равно как о здоровье королевы-матери, которая, должно быть, весьма утомилась после трудов, предпринятых ею для установления мира в королевстве ее сына; после этого королева Елизавета, не желая больше ничего слушать, удалилась в свои покои.

Послы вернулись в Лондон, где и ждали обещанного ответа, но тот все никак не приходил, меж тем как до них втайне дошли сведения о смертном приговоре, вынесенном королеве Марии, что вынудило их вновь отправиться в Ричмонд, чтобы сделать королеве Англии новое представление. После двух или трех безрезультатных поездок 15 декабря им все же была дана вторая аудиенция.

Королева не отрицала, что приговор вынесен, а поскольку легко можно было догадаться, что в данных обстоятельствах она не подумает воспользоваться своим правом помилования, г-н де Бельевр, полагая, что сделать больше ничего нельзя, попросил охранный лист, дабы он мог вернуться к своему государю. Елизавета пообещала выдать его дня через два-три.

Во вторник же 17 декабря парламент и представители высшей знати королевства были созваны в Вестминстерский дворец и там при всеобщем внимании собравшимся был объявлен и зачитан смертный приговор, вынесенный Марии Стюарт; затем этот приговор с великой торжественностью и пышностью был возглашен на всех площадях и перекрестках Лондона, а оттуда разошелся по всему королевству; после объявления приговора в течение двадцати четырех часов звонили в колокола, и был отдан строжайший приказ каждому обывателю зажечь перед домом праздничные огни, наподобие того, как это делают во Франции накануне дня св. Иоанна Крестителя.