Под стук колес. Дорожные истории - Виталий Полищук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посмотрев по сторонам, слева вдали капитан увидел загораживающий дорогу лес, и понял, что это был поворот, за которым они столкнулись с завалом. И скомандовал поворачивать влево.
Они доехали до поворота и – не увидели за ним ничего! Исчезли деревья, отгрызенные от основания кем-то… только почему же кем-то? Теперь ясно было, кем.
Тем, кто перегородил здесь шоссе и заставлял тем самым всех проезжающих сворачивать к деревне. Которая ночами оживала и ждала своих жертв.
Наверняка вчера был еще один завал где-то впереди – ведь почему-то «студер» с солдатами подъехал к противоположной стороне деревни!
Тем временем сзади них послышался шум, и скоро передовые машины с личным составом их полка подъехали к «виллисам» разведчиков. И капитану Дороганову пришлось выслушать от вылезшего из следующего во главе колонны трофейного «хорьха» начштаба полка полковника товарища Тишкина гневную отповедь:
– Ты это называешь прекрасной дорогой? Капитан, вы вчера трезвые ехали? Какого черта? Мы же полуоси все побьем!
– Когда это я говорил о дороге? – Дороганов был не просто изумлен, а совершенно ошарашен.
– Вчера, по рации! Я же с тобой лично на связь выходил! Хорошо, что мы с утра двинулись, а не пошли ночным маршем…
Разведчик сориентировался в ситуации сразу же: конечно, он помнит, что на связь выйти не смог, но ведь это он – не смог! А вот товарищ Тишкин – смог. Так что…
В общем, лучше согласиться! И он ответил, покаянно опустив голову:
– Да вчера что-то… Виноват, товарищ полковник.. Ну, расслабились малость, Григорий Вениаминович!
– Ладно, чего уж!.. – полковник, снимая фуражку, махнул рукой.
Товарищи, ведь стояло уже почти что лето! Лето 1944 года! И хотя воевать предстояло еще год, каждый из них понимал – теперь сражение идет уже только на победу, окончательную и бесповоротную!
Так что – можно и простить разведку, чего уж там…
И полковник сказал, вытирая платком пыль с лица:
– Ладно! Где хоть ночевали?
– Да здесь, рядом, в лесу. Тут наша САУ без соляры оказалась, ну, мы с артиллеристами за фронтовое братство и – по чуть-чуть…
– Понятно! – и Тишкин понимающе улыбнулся.
А Дороганов сказал вслед за этим лишь ему понятную фразу:
– Они ведь так нас выручили!
Тишкин понимающе кивнул:
– Ну, так ведь «бог войны»! Артиллерия-то!
– А мы – «царица полей»! Пехота-матушка! – поддакнул ему Дороганов. – Надо бы им заправщик подогнать…
– Подгоним! – твердо заявил Тишкин. – Петя! – позвал он ординарца. – Добеги до заправщика и передай мое распоряжение – пусть заправят САУ солярой полные баки!
И, доставая карту, сказал Дороганову:
– Придется вернуться! Давай-ка наметим новый маршрут, эта дорога не годится!
Уже через полчаса разведчики вновь катили далеко впереди основной колонны на «виллисах». А за колонной, замыкая ее, бойко двигалась самоходная артиллерийская установка с сидящим на вершине ее лейтенантом Зубаревым…
– х-х-х-х-х-х-х-х-х-х-
– Так это что – правда? – нарушил молчание в купе Русин. – Или вы все придумали нам на потеху, господин писатель?
Я усмехнулся.
– Да нет, – ответил ему я. – Это все мне рассказал Родион Востоков, бывший сын полка военной поры.
– А вот интересно, – сказал Онищук, двигаясь на полке и меняя положение тела. – Вы говорили, что это все связано с тем, что рассказывал солдат в 1915 году, ну, в рукописи подпоручика Русина…
Я в ответ пожал плечами:
– Я просто подумал, что странное совпадение. В рукописи рассказывается к князе-вурдалаке Драгомирове. От которого деревня смогла защититься, и он, оставшись без пищи, вынужден был впасть как бы в спячку – ну, помните, лег в могилу и уснул.
А теперь смотрите сами: дело происходило в этих же местах. Это первое. Раз Драгомиров был князем, то в 18—19 веках он жил в замке. А как же иначе? Почитайте историю того времени, в Закарпатье, как и в Венгрии и Румынии поместные князья жили в замках! Тут же были постоянные нашествия турок! Это – второе обстоятельство. А теперь последнее – вспомните Гоголя и «Вечера на хуторе близ Диканьки» – помните колдуна, который рос под землей сотни лет и вырос в гиганта? А что было в 44-ом году в тех же лесах? С кем столкнулись разведчики? С гигантским вампирам, который лежал под землей.
Не слишком ли много совпадений?
А если предположить, что тогда, в 1915-м году, солдат Перепелкин рассказывал правду? И этот князь полежал-полежал – да и нашел способ отомстить загнавшей его в могилу деревне! И в наказание сумел как-то превратить всех жителей в мертвецов, не обретших после смерти покоя, в вынужденных кормить вечно князя телами жертв, попадающих в силки гигантского растения…
– Ну, а чего же вы не расспросили подробнее своего попутчика? Этого – Родика? – задал вопрос Русин.
– Так ведь я тогда, Алексей Петрович, содержание мемуаров вашего деда не знал! Так что сравнивать рассказ Востокова мне было не с чем, и расспрашивать его поэтому мне было незачем!
– Значит, барьер был только днем, пока светило солнце… – сказал Игорь Сергеевич.
– Ну, конечно! Ведь нечисть оживает только с наступлением темноты! – подтвердил его мысль Русин. И добавил: – А днем привлекательный вид деревня принимала, чтобы у барьера приезжие заночевали, а ночью…
– Наверное, так и есть, – сказал я. – Или на ночь все преграды вокруг деревни снимались, чтобы заманивать ночных проезжих к дубу. Не зря ведь он так бросался в глаза! И стоял на площади, в центре…
– Все-таки верится, как говорится, с трудом, – проронил Онищук.
Вернувшийся в купе после очередного свидания с прокуренным тамбуром Сергей сразу же включился в дискуссию.
– Нет, мужики, а я – верю! После того случая с телевизором, огоньком и пропавшими бесследно людьми я на многое стал смотреть по-другому, шире, что ли…
На этой философской нотке наш разговор закончился: мы по очереди умылись и легли каждый на свою полку спать.
На другой день наши беседы мы возобновили сразу после обеда.
Обедать ходили в вагон-ресторан все, кроме Онищука – он сказал, что полежит, и перекусит «своим». Так что далее все мы сначала обедали в ресторане, потом стояли у окна в коридоре, а потом как-то сам собой возник спор о том, кто является символом российской поэзии. Доспоривали в купе, причем вскоре позиции определились – ярым сторонником Пушкина выступал Русин, я же озвучивал свое мнение. А оно таково – символ российской поэзии – Есенин.
Доказательством своей правоты я считал очевидный факт, что Россия целые тысячелетия была крестьянской страной, и вплоть до середины прошлого 20-го века более половины нашей страны составляли крестьяне.
– У нас нет ни одного человека, в чьих жилах не было бы хоть капли крестьянской крови! – горячился я. – А посмотрите на сериалы – наиболее удачные наши сериалы, снятые последние два десятилетия – это о сельской жизни. И смотрят их охотнее всего, и нравятся они почти всем нашим гражданам. Думаете, это случайность?
– Поддерживаю! – громко сказал Сергей. Он стоял в коридоре у окна, но внимательно слушал наш спор. – Я так скажу – Есенин и понятнее, и теплее, нежели Пушкин. А кроме того – он мой тезка!
– А вы нам зубы не заговаривайте, – чтобы не потерпеть окончательного поражения, шутливо поддел его Русин. – Вы нам рассказ обещали!
– А я готов! И вы приготовьтесь. Удивляться!
Быстренько сообразили «по чайку» на каждого, и приготовились мы – слушать, а Сережа – рассказывать.
– Я тогда только-только закончил школу милиции, и начал службу. Так вот эту историю рассказал инспектор угрозыска Скрибан. Если кто не помнит, в 70—80-е годы должности наши назывались не «оперуполномоченные», а инспектора…
Виктору Дмитриевичу было тогда около 40 лет…
С разрешения Сергея я записал рассказ на диктофон и получил согласие на литературную обработку его при подготовке публикации.
Я также еще раз обязался изменить все имена героев и не называть точных дат.
Что мною и сделано. Поэтому рассказ будет вестись сразу от имени нарицательного героя, так сказать от первого лица. Ну, а позже – от лица инспектора угрозыска.
Об удачливом мошеннике
Повесть
Сказать, Виктор Дмитриевич, что я изначально рос преступником – было бы неправильным. Дело в том, что я ведь – из весьма благополучной семьи. Мама у меня – учительница, папа – инженер. Но вот со временем рождения… Не то, чтобы вовсе уж не повезло, а лучше бы родиться мне вот как вы – после войны.
Да, я ведь не назвался! Зовут меня Вадим, а фамилия… ну, пусть будет в соответствии с паспортом – Денежкин. Люблю я эти радужные бумажки – дензнаки.
Впрочем, если бы не любил их чрезмерно – не сидел бы вот здесь, перед вами.
