Повести и рассказы - Николай Агафонов

– Воистину воскресе! – ответила чуть слышно Анастасия Матвеевна, любуясь своим мужем, который на Пасху нарядился в свой парадный мундир со всеми наградами. Раньше он надевал его только на 9 Мая. – Ты прямо как на День Победы, – улыбаясь, сказала она.

– А сегодня и есть День Победы, победы над смертью, так в проповеди отец Александр и сказал.

Они поцеловались три раза.

– Ты давай поправляйся, в следующее воскресенье, на Красную горку, поедем в церковь венчаться.

– Как уж Бог даст, но я буду ждать.

В воскресенье подъехал сын вместе со снохой на своей машине. Сноха помогла Анастасии Матвеевне надеть ее лучшее платье. Михаил Романович с сыном под руки осторожно вывели ее и усадили в машину. В храме отец Александр разрешил поставить для нее стул. Так и венчались: Анастасия Матвеевна сидела, а рядом в парадном мундире стоял ее любимый супруг. Во время венчания он несколько раз поглядывал с заботливостью на нее, а она отвечала полным благодарности взглядом: мол, все со мною в порядке, не беспокойся и молись. Домой привезли Анастасию Матвеевну совсем ослабевшую и почти что на руках внесли и уложили в постель прямо в платье. Дети уехали, обещав вечером подъехать проведать. Михаил Романович сел на стул рядом с кроватью жены и взял ее за руку.

– Спасибо, Мишенька, я сегодня такая счастливая. Теперь можно спокойно помереть.

– Как же я? – растерялся Михаил Романович.

– Мы же с тобой повенчанные, нас смерть не разлучит. Я чувствую, что сегодня умру, но ты не скорби, как прочие, не имеющие упования[92], мы с тобой там встретимся непременно. Ты помнишь, как мы с тобой первый раз повстречались?

– Конечно, помню: в Доме офицеров, на вечере по случаю Дня Победы, ты еще все с капитаном Кравцовым танцевала, я тебя еле от него отбил.

– Дурачок, я как тебя увидела – сразу полюбила, и никакие кравцовы мне были не нужны.

– Настенька, ты знаешь, мне очень стыдно, хоть и прошло много лет, все же совесть напоминает. Встретимся на том свете, говорят, там все откроется. Так вот, чтобы для тебя не было неожиданностью, короче, хочу признаться: я ведь тогда с Клавкой… Ну, словом, бес попутал.

– Я знала, Мишенька, все знала. В то время мне так больно было, так обидно, что жить не хотелось. Но я любила тебя, вот тогда-то я впервые в церковь пошла. Стала молиться перед иконой Божией Матери, плакать. Меня священник поддержал, сказал, чтобы не разводилась, а молилась за тебя, как за заблудшего. Не будем об этом больше вспоминать. Не было этого вовсе, а если было, то не с нами, мы теперь с тобой другие.

Михаил Романович наклонился и поцеловал руку супруге.

– Тебя любил, только тебя любил, всю жизнь только тебя одну.

– Почитай мне, Миша, Священное Писание.

– Что из него почитать?

– А что откроется, то и почитай.

Михаил Романович открыл Новый Завет и начал читать:

– Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, – любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…95 [93]

Он вдруг заметил, что супруга перестала дышать, и, подняв голову от книги, увидел застывший взгляд его милой жены, устремленный в угол с образами.

– Мы скоро увидимся, Настенька, – сказал он, закрывая ей глаза.

Затем он встал, подошел к столу, взял лист бумаги и стал писать: «Дорогой мой сынок, прости нас, если что было не так. Похорони по-христиански. Сынок, выполни мою последнюю просьбу, а не выполнить последнюю просьбу родителей, ты же знаешь, великий грех. После того как похоронишь нас с мамой, в течение сорока дней заходи в эту комнату и посиди здесь минут пятнадцать – двадцать каждый день. Вот такая моя последняя просьба. Поцелуй за меня Люсю и внуков. Христос воскресе! Твой отец».

Затем он поцеловал жену и как был, в мундире, лег с нею рядом, взял ее за руку и, закрыв глаза, сказал:

– Пойдем вместе, милая, я тебя одну не оставлю.

Когда вечером Игорь с женой приехали к родителям, то долго не могли дозвониться, так и открыли дверь своим ключом. Прошли в спальню и увидели, что мать с отцом лежат на кровати рядом, взявшись за руки, он в своем парадном мундире, а она в нарядном платье, в которых они сегодня венчались. Лица у обоих были спокойные, умиротворенные, даже какие-то помолодевшие, казалось, они только уснули, вот проснутся – и так же, взявшись за руки, пойдут вместе к своей мечте, которая ныне стала для них реальностью.

Январь 2002. Волгоград

Внук Шаляпина

Солнечные блики отражались в мелкой ряби великой русской реки Волги, как тысячи золотых монет. День клонился к вечеру, но летнее солнышко, несмотря на заметный сдвиг к западу, продолжало обжигать своим жаром спокойные воды могучей реки, и пристань, и белые теплоходы, пришвартованные к ней. Вот только до людей, сидящих в ресторанчике речного вокзала, расположенного на террасе у самой воды, оно не могло достать. Терраса была перекрыта огромным тентом. Потому-то никто из сидящих за столиками не спешил покинуть это благостное убежище. Сидели, лениво потягивая пивко, вели неторопливые и нешумные беседы.

За одним из столиков было более оживленно и более шумно, чем за другими, попросту сказать – весело. За веселым столом сидели четверо. Мужчина лет пятидесяти – пятидесяти пяти, с окладистой рыжей с проседью бородой, в светлом легком льняном костюме и широкополой соломенной шляпе, и его сотрапезники: трое молодых людей в темных брюках и белых рубахах с короткими рукавами и отложными воротничками. Молодые люди пили пиво, а около бородача кроме пива стоял маленький хрустальный графинчик с водкой.

Он что-то бойко рассказывал, жестикулируя, при этом лицо его, поминутно меняясь, выражало еще больше, чем руки. То он грозно округлял глаза и топорщил усы, то лицо его выражало подобострастие, лукавство, испуг или недоумение. Молодые люди с почтительным восторгом смотрели на него, стараясь не пропустить ничего, и через каждые две-три минуты принимались хохотать. Пока они смеялись, он отпивал глоток водки, запивал его двумя-тремя глотками пива и продолжал свою речь. Бородач был архиерейским протодиаконом Василием Шаховым, знаменитым на все Поволжье своим неповторимым могучим баритоном.

Красивый тембр его голоса действительно вызывал восхищение, в церковных кругах его называли вторым Шаляпиным. Протодиакон принимал это как должное, говоря: «Я ведь родом из Плеса Костромской губернии, а там Федором Шаляпиным куплено было имение, моя бабушка в прислугах у него ходила». «Слушай, – подшучивал над ним кладовщик епархии Николай Заныкин, – наверное, Шаляпин с бабушкой твоей согрешил и внук в деда дарованием удался». «А что, – подхватывал шутку отец Василий, – все может быть, один Бог без греха». Так что некоторые стали в шутку называть его внуком Шаляпина.

Сидевшие рядом с ним трое молодых людей были воспитанниками духовной семинарии и в летние каникулы прислуживали архиерею в качестве иподиаконов. В город N, где была вторая кафедра архиерея, они прибыли вместе с владыкой на престольный праздник собора. После службы и банкета архиерей укатил на машине прямо в Москву по делам Патриархии, а иподиаконам велел купить билеты на поезд, чтобы они возвратились домой. Протодиакон взял билет на теплоход, выразив мнение, что только дураки летом ездят на поездах из пункта «А» в пункт «Б», при условии, что эти два пункта стоят на Волге. У ребят поезд был поздно вечером, а у отца Василия теплоход отходил пораньше. Вот они и пошли его провожать. Ожидая посадки на теплоход, протодиакон, широкая душа, пригласил бурсаков[94] в ресторан.

Отец Василий был замечательный рассказчик, а уж историй и баек на церковные темы он знал столько, что слушать не переслушать. Его шутки, прибаутки и анекдоты пересказывали друг другу по нескольку раз. Если отец Василий давал кому-то прозвище, оно приклеивалось намертво. Например, пономаря собора, тихого и смиренного Валерия Покровского, он назвал Трепетной Ланью, и все его стали так называть (не в лицо, конечно, а за глаза). Архиерея он назвал Папа, и все между собой называли его Папа. Громогласную псаломщицу Ефросинию Щепину назвал Иерихонской Трубой, и для всех она стала только Иерихонской Трубой. Этот список можно продолжать: всем работникам Епархиального управления и служащим собора отец Василий дал прозвища. Как-то настоятель собора похвалился, что кандидатскую в духовной академии защищал по древнееврейскому языку, и тут же получил прозвище Князь Иудейский. Протодиакон делал это беззлобно и без всякого ехидства, в простоте сердца, потому на него никто не обижался. Заметив, что отец Василий допил водку, один из семинаристов тут же услужливо подлил ему из графинчика, говоря при этом:

– Давайте, отец протодиакон, по второй.