Алая Вуаль - Шелби Махёрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она отходит еще дальше.
Я по-прежнему не двигаюсь.
— Кто-то вернется в сумерках, — нетерпеливо говорит она, прижимая холодную руку к моей спине и подталкивая меня внутрь.
— Но…
— О, расслабься, дорогая. Как нашему уважаемому гостю, тебе нечего опасаться кого-либо в нашем доме. — Она замешкалась на пороге, а затем неохотно добавила: — Однако этот замок очень старый, и с ним связано много плохих воспоминаний. Лучше не бродить здесь.
Я в ужасе поворачиваюсь к ней лицом. Но прежде чем я успеваю возразить, она закрывает дверь, и щелчок замка эхом отдается в тишине комнаты. Я снимаю со стены подсвечник и приподнимаю его, чтобы лучше разглядеть свою новую камеру. Как и на корабле, комната простирается передо мной без конца. Слишком большая. Слишком пустая. Слишком темная. Дверь находится в самой высокой точке комнаты; широкая лестница из того же черного мрамора уходит вниз, исчезая во мраке.
Я делаю глубокий вдох.
Если я хочу остаться здесь на неопределенный срок, то не могу бояться собственной комнаты.
Верно.
Однако когда я делаю шаг вперед, воздух словно меняется — кажется, что он становится резче, кажется, что он пробуждается, — и внезапно комната перестает казаться пустой. Волосы на моей шее поднимаются от осознания. Я направляю свечу наружу, ища это новое присутствие, но тени поглощают золотой свет целиком. Моя свободная рука крепко держится за перила, оставляя отпечаток ладони в пыли.
— Привет? — тихо спрашиваю я. — Есть кто-нибудь?
Тишина становится еще глубже.
Я смотрю на мрамор под ногами. Как и перила, его поверхность покрывает густая пыль, не тронутая, кроме моих собственных отпечатков. Очевидно, что сюда никто не заходил уже много-много лет, и я действительно сошла с ума. Дыши, — сурово говорю я себе. Ты не в гробу. Ты не в туннелях.
И все же, когда я переставляю одну ногу перед другой — вниз, вниз, вниз в тени, — я не могу не вздрогнуть. Никогда прежде я не ощущал такой атмосферы в комнате, словно сами стены наблюдают за мной. Как будто сам пол дышит. Мои пальцы дрожат на бра, и я выдыхаю дрожащий смех.
Звучит полуистерично.
Однако я отказываюсь сдаваться — ни после того, как пережила похищение и чуть не утонула, ни после того, как обнаружила тайный островок, где правят существа, желающие меня убить. К сожалению, моя грудь, похоже, не согласна с этим. Она болезненно сжимается, и мне становится трудно дышать, но я закрываю глаза и все равно дышу.
Немного пыли никому не повредит, и эта комната — она не повредит и мне. Мне просто нужно представиться, возможно, уговорить ее полюбить меня и раскрыть свои секреты.
— Меня зовут Селия Трамбле, — шепчу я, слишком взволнованная, слишком измученная, чтобы чувствовать себя нелепой, разговаривая с пустой комнатой. Глаза щиплет. Голова болит. Я не помню, когда в последний раз спала или ела, а мое колено все еще болит от удара Михаля. — Обычно я не люблю темноту, но для вас я готова сделать исключение. — Мои глаза распахиваются, и я делаю глубокий вдох, изучая окружающие меня формы. — Если бы мне удалось найти свечу или две, это значительно облегчило бы нашу дружбу.
По обеим сторонам лестницы возвышаются одинаковые ширмы, скрывающие небольшую гардеробную слева от меня и зону для стирки справа. Я провожу рукой по тонкому шелку одной из ширм. На деревянных стеклах, черных, как и вся комната, тянется узор из темно-синих фиалок и золотых гусей. Мило.
— Наши любезные хозяева сказали, что я останусь здесь на неопределенное время. — Дрожащим пальцем я обвожу гуся, который летит со своим товарищем, а может, с матерью или сестрой. Мы с Пиппой каждую зиму стояли у окна и наблюдали за их стаями, улетающими на юг. Воспоминание об этом вызывает во мне неожиданный приступ тоски. — В прошлом году я была на дне моря, но никогда прежде не чувствовала себя так далеко от дома, — шепчу я в комнату. Затем, еще тише: — Как вы думаете, птицы когда-нибудь чувствуют себя одинокими?
Комната, разумеется, не отвечает.
Мысленно встряхнувшись, я продолжаю поиски свечей.
Свежее облако пыли окутывает меня, когда я срываю простыни с роскошной кровати, кашляю и едва не гашу свечу. Я поднимаю ее выше, освещая всю стену книжных полок, затянутых паутиной, два продавленных кресла у камина и винтовую лестницу в углу. Над головой нависает пол мезонина.
Мои глаза расширяются.
Окна.
Их три, огромные и плотно закрытые. Если я смогу их открыть, свечи мне не понадобятся: снаружи уже наверняка рассвело. Да, вокруг меня продолжает греметь гром, но солнце все еще светит, даже окутанное грозовыми тучами. Быстро перемещаясь, я пересекаю комнату и проверяю винтовую лестницу раз, два, прежде чем навалиться на нее всем весом. Металл хоть и стонет, но не поддается, и я мчусь вверх по узким ступенькам, пока не падаю вперед на антресоль с легким головокружением.
— Спасибо, — говорю я комнате.
Затем я провожу рукой по ставням в поисках защелки.
Только изношенное дерево встречает мое прикосновение. Нахмурившись, я пробую снова — ощупываю шов, нижний край, поднимаю свечу, чтобы поискать над головой, — но никакого металлического отблеска не появляется. Никаких крючков. Ни замков. Ни обрешетки. Я проверяю окно справа, потом слева, но ставни на всех трех остаются непоколебимыми. Непроницаемыми.
Я еще больше хмурюсь, прислоняя бра к стене у своих ног.
На этот раз обеими руками я поддеваю шов среднего окна. Оно отказывается сдвинуться с места. Позади меня воздух, кажется, колышется в предвкушении. Он приближается, почти осязаемый, пока я не чувствую его на своей шее, пока прядь моих волос не начинает шевелиться. Боль в голове продолжает нарастать. Теперь я бросаюсь на ставни, царапаю их когтями, пока под ногтем не проскальзывает кусочек дерева и не проступает кровь.
— Ой! — Отдергивая руку, я спотыкаюсь на боку, и моя нога опрокидывает бра. Мои глаза расширяются в панике. — Нет… — Я хватаюсь за свечу, но она соскальзывает с держателя, катится по антресолям и падает через край на пол внизу. Пламя резко гаснет.
Комната погружается в кромешную тьму.
— О Боже! — Я замираю, все еще полуприседая, когда знакомая паника впивается мне в горло. Этого не
