Темнотвари - Сьон Сигурдссон

Нам так не терпелось увидеть эти корабли вблизи, что это чувство как бы заразило лошадей, они так легко бежали, что мы не успели оглянуться, как были уже в Рейкьяфьёрде. Но когда мы прибыли туда, то оказались в полном недоумении. Повсюду близ хуторов дымились костры, а когда мы приближались, то видели, что в них горели кучи всякого домашнего скарба, который стащили в одно место и подожгли. Дома на хуторах стояли пустые, и было видно, что покинули их в спешке; в кухнях валялись разбитые горшки и другая утварь, различные вещицы были разбросаны по бадстове и коридору. Всё это говорило о том, что у прекрасных судов цели были отнюдь не прекрасными: здесь производили разрушения и угоняли людей в плен. Сигрид застыла в седле, охваченная ужасом; Паульми Гвюдмюнд спрятал лицо у меня на груди, а самому мне пришлось сдерживаться, чтоб не зарыдать – не от страха, а потому что итог нашей увеселительной поездки показался мне достойным слёз. Мы решили возвращаться домой. Тут Паульми Гвюдмюнд как захохочет! Он указывал на склон и верещал:

– Сеяве́сек шмешнёй…

И верно: на каменной ограде туна чуть выше хутора лежала какая-то светлая груда, имевшая очертания человека, с руками и ногами, только они росли не на тех местах. Я спешился, передал мальчика в объятия Сигрид и стал рассматривать этот предмет. Это оказалась старая баба, у которой нижняя юбка зацепилась за камешек, когда она попыталась перелезть через ограду. Она со вчерашнего дня так и висела на каменной стене вверх тормашками. Я отцепил бабу и перевернул её, а когда она пришла в себя, то рассказала нам всё как есть о том, почему эти места обезлюдели и там всё разрушено. Когда местные жители увидели корабли, они обезумели от ужаса, и чтоб ничто из их пожитков не досталось предполагаемым пиратам, сами изломали всё, сожгли своё имущество или потопили в источниках, а потом побежали прятаться среди камней и кочек. И в этой суете её бросили, висящую вниз головой, словно ночная рубашка на верёвке. Когда старуху расспросили, она заверила, что точно может сказать (хотя и видела всё вверх ногами), что предполагаемые пиратские корабли держали курс на юг и плыли в Стейнгримсфьёрд. Там были заметны первые признаки того, насколько скверно приход больших кораблей может действовать на жителей нашей сислы. К вечеру мы съехали с хейди в долину Селаурдаль. Во фьёрде стояли на якоре те самые величественные суда. На туне у преподобного Оулава с хутора Стад был разбит палаточный лагерь. Оттуда доносился запах жаркого, весёлые звуки музыкальных инструментов, голоса с чужеземным выговором. Это были баски. Они приплыли из Испании, чтоб попробовать промышлять китов в исландских фьордах. В следующие недели приплывшие оборудовали китобойную станцию для разделки китов. Казалось, их корабли везли в своём брюхе целый посёлок: в мгновение ока там возникли причал, кузница, столовая, мыльня, столярная и канатная мастерские, жиротопные печи, сложенные из удивительно прямоугольных кирпичей. Я часто ездил к преподобному Оулаву, чтоб посмотреть их методы ловли и обработки. Он крепко подружился с китобоями и сам показал им, где водятся киты, сказал, что с их стороны снизить количество этих чудищ морских – доброе дело, ведь местные совсем разучились закалывать китов. Для всех было сплошным удовольствием смотреть, как ловко баски убивали этих зверюг. При этом занятии в них сочетались зависти достойное знание своего дела, хитрость и отвага. И у нас на суше всегда царили радость и веселье, когда мы наблюдали, как лодчонки китобоев подскакивают на волнах с краснопенными гребнями, пока великаны барахтались в собственной крови. Быстро разнеслась весть, что испанцам нужен от китов только жир, – и к китобойной станции начали стекаться те глупцы, что прежде сами порушили своё хозяйство и тем самым обрекли себя на голод перед прибытием кораблей. Китобои обошлись с ними очень ласково и при посредстве пастора продавали им китовое мясо – небольшую порцию, чтоб бросить в котелок, – за любые пустяки, которые те могли дать, будь то вязаные носки или костяные пуговицы, и это не дало этим холопам-мясохватам помереть голодной смертью. Но самым примечательным был визит к китобоям нового сислюманна Западных фьордов, юного Ари Магнуссона, обучавшегося в Гамбурге. Изучив станцию и расспросив иноземцев и местных об их взаимоотношениях, он заключил договор о промысле с главным капитаном басков, сеньором Йоуханносом де Аргаратте, и плата за право промысла была назначена – одна десятая улова, отходящая сислюманну в виде бочек рыбьего жира или их стоимости серебром. Обоим сторонам это пришлось по нраву, а пастора из Стада испанцы попросили хранить их экземпляр договора у себя, потому что там для него лучшее место, если в этом году здесь будут промышлять другие капитаны. Этим летом было добыто семнадцать китов, и китобои просто цвели от счастья. Около Михайлова дня они убрали свою станцию и отчалили. Все в целости доплыли до дому, и добрая молва об этом китобойном рейсе разнеслась по всей Стране басков. Все прослышали, что у дальних берегов Исландии, киты не переводятся. В мае одна тысяча шестьсот четырнадцатого года из разных портов на северном побережье Испании отчалило двадцать шесть китобойных судов, но после нападения английских пиратов лишь десять из них добрались до своей цели. Как и в прошлый раз, китобои разбили лагерь и сложили жиротопные печи в Стейнгримсфьёрде, а иные – в бухтах и заливах дальше к северу. Между пришельцами и местными царила дружба, все хорошо услуживали друг другу, торговля шла с размахом. У фермеров были на продажу товары получше, чем в прошлом году, и они могли нахапать себе китовины на зиму, насушить и положить в рассол, а взамен испанцам пригоняли овец и телят, давали горячее молоко и свежее масло. И тут преподобный Оулав из Стада умер. Похороны пастора всем врезались в память. В его собственной церкви над ним читали по лютеранскому обычаю, а за околицей баски пели по своему благодетелю католический реквием. Там церемонией руководил Пьетюр Пилот – француз с корабля главного капитана Йоуханна де Аргаратте, «Nuestra Senjora del Carmen». И он разрешил мне присутствовать на мессе. Но поскольку этого папистского язычества у нас в стране уже целую человеческую жизнь не видали, оно вызвало возмущение и испуг. Из-за этого началась беготня: то в церковь, то из церкви. Люди говорили, что им надо справить нужду, а потом сидели со спущенными портками у кладбищенской ограды. Облегчаться у них не получалось, а вот глазеть – очень даже. А вернувшись