Сказки Волшебной страны - Джон Толкин

Чтобы алый коралл на плаще засверкал,

и рубин – у него на челе,

Чтобы яркий берилл его жизнь озарил, —

он решил побывать на Земле,

Чтобы впредь не сидеть, без конца не смотреть

на теченье светил, например:

Скука – смерть! – эта твердь, и ее круговерть,

и веселая музыка сфер.

Он на лунном бугре, когда все в серебре,

в полнолунье мечтал на Луне

Не о бледных огнях в бледных лунных камнях —

о багряном и рьяном огне,

Чтобы жарок он был, чтобы ярок он был,

чтобы тлел в глубине уголек,

Чтобы, ало горя, занималась заря,

предвещая хороший денек.

Видел он под собой океан голубой

и зеленых лесов океан,

Но хотелось ему быть с людьми самому,

чтобы сам он был весел и пьян,

Чтоб смеяться, и петь, и горячую снедь

поедать, запивая вином.

Ибо снежный был бел тот пирог, что он съел,

лунным светом запивши потом.

Но на лесенке зыбкой это было ошибкой —

размышлять о горячей еде:

н ногами протренькал по скользким ступенькам

и сорвался, подобно звезде

Иль чему-нибудь вроде. Ночь была. Новогодье.

И вот, путь в небесах прочертив,

Все ступеньки минуя, в Бэл, в купель ледяную,

ухнул – прямо в бурлящий залив.

Так лежал он в водице и, боясь раствориться,

свою жизнь поминал и Луну.

Но как раз тут баркас, рыбаки тут как раз —

потому не пошел он ко дну!

Из воды неводок его вверх поволок —

так он в лодку с уловом попал:

Его хлипкое тело было зелено, бело

и мерцало, как мокрый опал.

А когда б рыбаки б не ловили там рыб?

А когда бы не сеть, а крючок?

«Есть тут город немалый, в нем же двор постоялый, —

говорят, – там проспись, старичок!»

В этот час неурочный в темноте полуночной

только колокол на маяке

Возвестил похоронным гулким звоном об оном

прилетевшем с Луны старике.

И – ни хлеба, ни соли, ни жаркого тем боле!

До зари пробродил наш лунарь:

Вместо пламени – сажа, вместо озера – лужа,

вместо солнца – коптящий фонарь,

И нигде нет людей, ни веселых затей,

и никто ни о чем не поет,

Только храп из домов – видно, спать он здоров

на заре, этот смертный народ.

Он и в двери стучал, он стучал и кричал —

все напрасно, повсюду молчок,

Двери все на запор. Но вот видит он двор

постоялый, в окне огонек.

Бряк в стекло! Но на стук дверь открылась не вдруг:

«И кого там опять принесло?»

«Не найдется ль огня и вина для меня,

древних песней прекрасных зело?»

А хозяин в ответ: «Чего нет, того нет!

Заходи, коль сойдемся в цене,

Мы берем серебром, мы и шелком возьмем,

так и быть, – пригодится жене».

Чтоб ступить за порог, отдал он поясок,

отдал он серебро и был рад

Все отдать жемчуга за тепло очага,

за все прочее – больше в сто крат!

Вот так Лунный Дед был разут и раздет,

отдал плащ, башмаки и венец,

Чтобы сесть в уголке при разбитом горшке

и чего-нибудь съесть наконец.

Так сидел он над плошкой, деревянною ложкой

скреб холодной овсянки комок.

Поспешил Лунный Дед! Новогодний обед

не готов – и сливовый пирог.

Перри-пекарь

Печальный Тролль сидел в Холмах,

печальные пел песни:

«На всей земле – увы и ах! —

я одинок, хоть тресни.

Давно ушла моя родня,

ушла навек – о горе!

Остался я, последний я

от Бурных Гор до Моря.

Не златокрад, не мясояд,

и пива не хочу я,

А все же хоббиты дрожат,

мою походку чуя.

Ах, если б я бесшумно шел!

Другие ноги мне бы!

А так я весел, я не зол

и печь умею хлебы.

Всю Хоббитанию пройду, —

подумал Тролль, – но тихо,

И друга, может быть, найду,

а то без друга лихо!»

Он от Холмов всю ночь бежал,

обувши мехом пятки, —

Никто не слышал, не дрожал,

не драпал без оглядки.

На зорьке в Норгорде народ

еще зевал спросонку.

Бабуся Бамс идет, несет

с печением плетенку.

«О, мэм, – сказал он, – здрасьте, мэм!» —

и улыбнулся мило.

Не «мэм» ей слышится, а «съем»…

И вот что дальше было:

Услышав этот страшный глас,

Старшой Горшок с испуга,

Весь красный, лезет в узкий лаз,

да пузо лезет туго,

Бабуся Бамс – домой, под стол,

забыв свои печенья,

А Тролль руками лишь развел,

сказав: «Прошу прощенья!»

Визжит свинья, блажит овца

и гусь гогочет тоже

При виде тролльего лица,

сказать точнее – рожи.

Тут фермер Хряг свой эль пролил,

тут Биллов Лай без лая

Пустился прочь, а следом Билл —

бежали, жизнь спасая.

Сидит у запертых ворот

печальный Тролль и плачет,

А юный Перри, он идет,

к нему подходит, значит,

И хлоп по шее: «Не дури!

Тебе, коль ты верзила,

Снаружи лучше, чем внутри…»

И вот что дальше было:

Смеется Тролль: «Отныне мы

друзья, как понимаю!

Давай, поехали в Холмы,

ко мне на чашку чаю».

А Перри вроде как струхнул,

но, севши на закорки,

Он крикнул: «Ну!» – ногами пнул –

и замелькали горки.

Потом, как маленький, сидел

у Тролля на коленке,

Не столько пил он, сколько ел

ватрушки, пышки, гренки,

Калач, кулич, большой пирог

и маленькую сдобу –

И съел он все, что только мог,

но это все – на пробу.

Трещал огонь, и чайник пел,

штаны по швам трещали,

Тролль улыбался, Перри ел,

немного помолчали.

И Тролль сказал: «О чем, бишь, речь?

Ах да! Тебя в учебу

Возьму, и сам ты будешь печь

и черный хлеб, и сдобу!»

Спросили Перри, где он был,

что стал такой дебелый?

А он ответил: «Чай я пил

и хлебушек ел белый».

Спросили: «Где же задарма

нальют такого чаю?»

Но Перри был не без ума,

сказал: «Я сам не знаю!»

А Джек сказал: «Я видел сам,

как Перри в чистом поле

Скакал верхом вон к тем Холмам,

скакал верхом на Тролле!»

И все – кто пеший, кто верхом —

они пошли толпою,

И видят: холм, в холме же – дом,

дым вьется над трубою.

«О милый Тролль, ты испеки, —

они стучатся в двери, —

Да, испеки, нет, испеки

нам сдобного, как Перри!»

А он в ответ: «Не будет вам

ни хлеба, ни застолья!

Я хлеб пеку по четвергам

для Перри лишь и Тролля.

Ступайте прочь! Мне не до вас!

Не стойте зря у двери!

Ведь то, что я вчера припас,

вчера же слопал Перри!

Бабуся Бамс, и Хряг, и Билл,

вчера, по крайней мере,

О хоббиты, я вас любил!

Теперь люблю лишь Перри!»

На сытных троллевых харчах

отъелся Перри! Вскоре

Не мог он влезть – увы и ах! —

в свои штаны – о горе!

По четвергам он приезжал

на Троллевы застолья:

Росточком Тролль пониже стал,

а Перри – ростом с тролля.

Вот какова его судьба,

так в песне говорится:

Пек Перри лучшие хлеба

от Моря до Границы,

Но все же хлеб его не столь

хорош был, как те сдобы,

Что пек ему печальный Тролль

по четвергам для пробы.

Хлюпогубы

У хлюпогубов смельчака

Ждет тьма черней чернил

И колокольца звон, пока

Он угрязает в ил.

Покуда поглощает вас

Болото у ворот,

Горгульи с вас не сводят глаз

Под шум текущих вод.

Вдоль топких берегов речных –

Капель с плакучих ив,

И вороны сидят на них —

Вороний грай тосклив.

За Мерлокские горы путь неблизок туда,

Вдоль вонючих болот по замшелым лесам, –

Где в долине без ветра загнивает вода,

От луны и от солнца они прячутся там.

В подвалах тот народ живет,

Где сырь, и мразь, и хлад,

Свечу единственную жжет

И стережет свой клад.

За хлюпогубом хлюпогуб –

К дверям на ваш звонок:

Носами – «хлюп», губами – «хлюп»,

«Хлюп-хлюп» – стопами ног.

И в щелку робко так глядят,

Но скользкая рука

Вас хвать! – и косточки гремят

Уже на дне мешка!

За Мерлокские горы по замшелым лесам,

Где гнилые туманы и стояча вода,

По дороге нелегкой вы пройдете и там

Хлюпогубов найдете – хлюпогубам еда!

Фаститокалон

Вот остров Фаститокалон,

Который не населен.

Он пустой.

А все же земля пригодная для

Того, чтоб сойти с корабля,

Погулять, поиграть, порезвиться.

Ой! Постой!

Примечай-ка:

Даже белая чайка

На его берегах не гнездится —

Намекает нам птица:

Этот остров совсем не простой!

И беда моряку,

Если, качкой морской утомлен,

Он сойдет на Фаститокалон

Отдохнуть и сварить чайку.

Ох и олухи те моряки,

Что разводят на Нем костерки, —

Знать, не варят у них котелки!