Расплата - Брайан Моррисон

Остановившись в глубине магазина, он выглянул на улицу. «Ситроен» появился только через десять или двенадцать секунд и промчался вслед за такси. Вместе с покупателями Билл прошел мимо араба-контролера, помахав ему рукой, выскочил из магазина, перебежал дорогу и смешался с толпой все еще негодующих пешеходов. Застекленная стена кафе с террасой надежно укрывала его от глаз обитателей «ситроена», и Билл побежал.

Пробежав несколько шагов, он нырнул в гущу туристских автобусов, прыгнул на поднимающийся эскалатор, локтями проложил себе дорогу в толпе водителей и полицейских и влетел в здание Центра через черный ход. Замедлив шаг, он спустился по лестнице в главный вестибюль и устремился, расталкивая экскурсантов, к главному входу.

Он бежал не останавливаясь, пока, наконец, на Севастопольском бульваре не подвернулось свободное такси, ехавшее в потоке машин в северном направлении. Едва отдышавшись, он велел таксисту ехать на улицу Золотой Капли, откинулся на спинку сиденья и задумался. В каком положении он оказался? Что делать дальше?

Вадон не шутил. Нападение средь бела дня означало, что для него, Вадона, законы не писаны. Еще одной погоней, причем совершенно незамаскированной, он, возможно, давал понять Биллу, что уже знает о его встрече с Лантье и что из этой затеи ничего у него не выйдет. Он, Вадон, может делать все, что ему заблагорассудится, и плевать ему на последствия. С одной стороны, это было жутко, а с другой — молниеносность и непродуманная жестокость его реакции свидетельствовали, что он запаниковал. Министр хотел, чтобы Билл убрался из Франции, и как можно скорее. Но если ему доложили, что Билл не сдался и даже встретился с Бургосом, предсказать, как он среагирует на это, невозможно.

При этой мысли слабая дрожь пробежала по спине Билла. Не то чтобы ему стало страшно, нет, даже во Вьетнаме он почти ничего не боялся, было лишь странное ощущение, что в любой деревне, населенной улыбчивыми крестьянами, можно было войти в любую живописную хижину, где один из этих улыбающихся, приветливых поселян не задумываясь перережет тебе горло. Не в пример некоторым психам, Билл никогда не попадался в ловушку, и теперь он намеревался посчитаться с Вадоном за избиение, облегчить предсмертные страдания Сиди Бею и отдать последний долг Ахмеду. И при этом быть очень осторожным и предусмотрительным, чтобы не попасться в какую-нибудь западню.

Такси остановилось перед домом семейства Бенгана, Билл вылез из машины и настороженно огляделся. На мгновение его охватила тревога: невдалеке, возле кучки бедно одетых мужчин, стоял парень и смотрел на него в упор темными злыми глазами. Опасения рассеялись, когда парень, решив, видно, что он не полицейский, кивнул тощему негру, ошивавшемуся за перевернутой картонной коробкой. Негр сигнал понял и бросил на коробку рубашками вверх три измятые игральные карты. Когда игроки, зачарованные его скороговоркой, зажав в кулаках деньги, вытянули шеи, Билл пересек тротуар и вошел в магазин.

Парень, проученный Биллом в день похорон, склонился над жестяными банками. Билл весело помахал ему рукой, а тот мрачно проводил его глазами, в которых сверкала ненависть. Как только Билл поднялся по узкой лестнице, парень прошептал что-то приятелю и выскользнул из магазина, перешел дорогу и поспешил в унылое кафе с облупленным фасадом. Там он бросил на стойку монету и что-то тихо сказал хозяину, игравшему в кости с единственным посетителем. Хозяин, не отводя глаз от костей, взял монету, достал из-под стойки потрескавшийся телефон и поставил его перед парнем. Тот подтянул аппарат к себе, насколько позволил шнур, повернулся спиной к игрокам и, пригнувшись, набрал номер.

Из похожего на пещеру зрительного зала старого кинотеатра слышались тихие голоса детей. Они что-то декламировали. Под эти звуки имам Бухила вышел из бывшей проекторской, которую он переоборудовал в свой кабинет, и приблизился к перилам балкона. Засунув руки под мышки и прислонившись к перилам, он стоял и смотрел вниз на сцену.

Из зрительного зала уже давно вынесли все кресла и поделили его на небольшие комнаты перегородками — чуть выше человеческого роста, в эти клетушки постоянно поступал сверху свежий воздух. Почти все комнаты были заняты: в одних мужчины и женщины работали на компьютерах, в других бедно одетые мужчины сидели за столами, склонившись над раскрытыми книгами, а молодые, облаченные в халаты учителя писали мелками на старомодных школьных досках арабской вязью и подбадривали старательно читавших учеников. Женщины в национальных североафриканских одеждах занимались в отдельных классах, они сидели в одинаковых позах, и им преподавали молодые учительницы в серых халатах — униформе последовательниц Бухилы. А в самом конце зала располагались классы, в которых группами приблизительно по двадцать человек учились мальчики и девочки, все в одинаковых опрятных серых одеждах. Они сидели на низких скамейках или прямо на полу, поджав ноги «по-турецки». Им было всего лишь от четырех до семи лет, но обучались они тоже раздельно. Отлично воспитанные, дети внимательно слушали учительниц или нараспев усердно повторяли за ними арабские фразы.

В дверях сновали с деловитостью муравьев еще какие-то люди, в основном молодежь. Когда они входили в помещение с залитой ярким светом улицы и щурились в полумраке, их внимательно оглядывали сидевшие в тени атлетически сложенные парни в джинсах и теннисках с красными нашивками на рукавах.

В кабинете три раза негромко прозвонил телефон, но Бухила даже не обернулся. Из комнаты вышел бородатый мужчина в темном халате и чалме. Почтительно остановившись в нескольких шагах от имама, он тихим гортанным голосом произнес:

— Вас просят к телефону.

Бухила продолжал смотреть вниз, казалось, он ничего не слышал.

— Кто? — не оборачиваясь, наконец спросил он.

— Он отказался разговаривать со мной. Сказал только, что вы как будто хотели поговорить с ним, — неловко переступив с ноги на ногу, ответил помощник.

Бухила с нарочитой медлительностью повернулся к нему.

— С чего вы взяли, что я буду разговаривать с человеком, который даже не соизволил назваться? — Его презрительно сощуренные глаза словно факелами жгли лицо молодого служителя.

Помощник сглотнул и отшатнулся, словно хотел скрыться от обжигающего взгляда имама, но не смел.

— Он сказал, что это касается семьи Бенгана.

Бухила чуть сдвинул брови. Еще мгновение сверлил он взглядом своего помощника, но полыхавший в его глазах огонь погас. Ничего больше не спросив, он прошествовал мимо раболепно склонившегося юноши в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Там он быстро подошел к аппарату и схватил трубку.

— Имам Бухила.

Несколько секунд он молча слушал, сдвинутые брови образовали глубокую вертикальную складку.

— Когда это случилось?

Через несколько секунд он, ни слова не говоря, положил трубку, постоял, держа руку на аппарате, повернулся, быстро вышел из кабинета и вернулся на балкон.

— Мадемуазель Бенгана! — Его голос наполнил весь зрительный зал, заставив детей благоговейно поднять глаза. — Соблаговолите подняться ко мне.

Там, внизу, Кельтум склонилась над одной из старшеклассниц. Услышав свое имя, она быстро вскинула глаза вверх, лицо ее просияло. Она поймала взгляд Бухилы, кивнула ему и согнула одну ногу в колене в почтительном полупоклоне, что-то отрывисто сказала детям и быстро вышла из класса.

Сиди Бей тяжело, с шумом дышал, слюна пенилась в уголках его рта и текла по подбородку. Билл наклонился и осторожно вытер платком тонкую струйку. Подошла жена старика, шаркая по линолеуму тапочками, совсем незаметными под длинным, до пола, домашним платьем, и подала стакан чая, третий за двадцать пять минут, которые он просидел в гостиной, молча ожидая, когда проснется усыпленный наркотиками старик. На ее лице появилась слабая улыбка, она протянула руку и толстым пальцем коснулась его наручных часов.

— Рано, — прошептала она. — Рано будить.

Виновато улыбаясь, она сделала движение, словно делала себе укол, и положила голову на руку, изображая сон.

Билл кивнул и дотронулся до ее руки.

— Знаю. Постарайтесь хоть немного отдохнуть, а я побуду здесь с Сиди Беем. Мне все равно нечего делать.

Уловив смысл сказанного по интонации — слова она плохо понимала, — женщина улыбнулась и нежно похлопала его по плечу. И в это мгновение куда-то исчезли двадцать лет, на которые ее состарили болезнь мужа и гибель Ахмеда. Лицо ее сияло улыбкой, впервые согревшей Билла двадцать шесть лет назад, но затем улыбка как-то сразу исчезла, лицо снова покрылось морщинами. Он порывисто вскочил и крепко прижал ее к себе.

— Поверьте, для меня сейчас самое важное — это быть здесь, рядом с вами и Сиди Беем.