Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник) - Наталья Симонова

– Пап, я танк нарисовал. Во! – выпалил Миша вдогонку.

– А… Молодец… Ну пока.

Дверь за отцом закрылась. Миша постоял в прихожей, втянув голову в плечи, и побрел в комнату. «А кто ж тогда маме помогает… А кто в Новый год стих длинный выучил, что все удивились… А как я с Сашкой подрался, то он первый начал, а соседка на меня сказала… А я всегда здороваюсь со всеми… и делюсь… и все хорошо делаю…» Но в гуще доводов упорно всплывал убийственный контраргумент: от хороших мальчиков папы не уходят!

Мама все не шла, и Таня не шла. В комнате потихоньку темнело. Миша лежал поперек кровати, чувствуя непреодолимую лень и понимая, что отец ушел от него правильно. Правильно! Раз он такой… Валяется, делать ничего не хочет. Плохой!.. Да, плохой. Он уж почти не сомневался в этом, а все-таки снова и снова пытался припомнить и рассказать жестокому обвинителю, засевшему в голове и, бесспорно, уличившему его, обо всех хороших поступках, которые он, Миша, когда-либо совершал.

– Вот знаешь, что больше всего убивает? – Мишина мама сидела у подруги на кухне и плакала. – Я не понимаю. Ничего не понимаю… Почему? Что произошло? Необъяснимо! – Марина вытерла мокрое лицо платком и в который раз достала из сумочки письмо, полученное от бывшего мужа месяцев восемь назад, когда все еще было хорошо. Она тогда жила с детьми на даче, Сергей – в городе. – Вот, посмотри… – Она отыскивала нужные строчки, водя по бумаге пальцем. – Совсем же недавно писал: «Лапа моя, я так скучаю…» – Марина быстро пробегала по письму глазами, бормоча знакомый до мелочей текст. – Вот: «Не знаю, как дотяну до выходных…» Или… Постой… Где это? А, вот: «Без тебя пусто, ничего не хочется… Только ты и дети придаете смысл…» – она всхлипнула и уткнулась в платок.

Ира молчала.

– Да уж… беда… – прошептала наконец, понимая, что требуются какие-то слова. – Да, Мариш, действительно… Эту историю объяснить трудно, все как-то так внезапно… – замямлила было. Но вдруг ее прорвало: – Нет, я другого не пойму: ты-то о чем убиваешься?! Вот откуда такая мировая скорбь?! Добро бы любила – куда там, даже тяготилась! Ты вспомни, вспомни, сколько раз мне жаловалась, что у всех мужья как мужья, а у тебя – Костров, что он психованный… Говорила?

– Да, но…

– Ну вот… И что к собственным родителям плохо относится, и вообще человек неважный… Мол, никакого просвета. А теперь, глядя на твои мучения, можно подумать, ты сокровище потеряла, души в муже не чаяла! Нет, это я просто ничего не понимаю! Господи, да ведь когда ты сказала, что он от вас слинял, я же, грешным-то делом, подумала: наконец-то! Отмучилась девочка, освободилась. Сможет-таки нормальную жизнь начать. А получается, все тебе плохо: и с ним не так, и без него не эдак.

– Да, конечно, – оправдывалась Марина, – конечно, Костров имел свои недостатки. Но, понимаешь, только теперь я осознала, что Серега был мне родным человеком. Ведь, в сущности, никто, никто, кроме него, меня по-настоящему не любил. А главное…

– Да как это – по-настоящему? Это как?

– Ну, это – все для меня. В рот мне смотрел, каждое слово ловил, заботился, лишнего движения не давал сделать…

– А оно тебе надо? Ты же не инвалид! Ну в чем тут кайф, не понимаю, – никакой свободы, всюду он, постылый, на подхвате…

– Зато я знала, что все будет нормально, потому что Сережка за всем проследит.

– Понятно. Знаешь, к ответственности тоже привыкнешь. Зато человеком себя почувствуешь.

Марина зло отмахнулась:

– Да не в этом дело. Просто… Ну, необъяснимо, понимаешь? Это мучает. Почему он изменился? И так внезапно! Что случилось? Это-то и есть самое тяжелое… Тут мистика какая-то – сглаз, порча… ну не знаю… Или, может, в секту затянули… Ну необъяснимо же! То обожание, преклонение – а то вдруг ненависть! Именно ненависть – за что? Говорит – другая женщина, говорит, чтобы не приставала, а то детям помогать перестанет. При чем дети-то?

– Да… Странно. Как-то так вдруг… Может, и мистика… Нет, сволочь, конечно, слов нет… – Ира опять раздумывала, говорить ли… – Но вообще-то, Мариш, как вы жили – это ж не дай бог! Это… Да нет, мне-то кажется, так, как Костров, вообще не каждый согласился бы десять лет протянуть, – выдавила наконец. – Нет, послушай, ты вот говоришь: «никто не любил». Скажи лучше – никто так не прогибался! Только что это за семья, когда отношения до такой степени неравные? Ты ж об него ноги вытирала! И знаешь, он просто ненормальный человек: и любил ненормально, и разлюбил ненормально – вот так я думаю. Мне, например, как женщине, такой мужик на фиг не нужен. Какая радость: помыкать собственным мужем – а потом с ним в постель ложиться? Никогда не понимала, почему тебе нравится, когда слабый, когда под ногами стелется. Да как с ним потом… Ну какой интерес?.. Зато вполне могу понять, почему кажется, что никто Сережку не заменит: трудно найти другого такого, который сам бы себя добровольно размазал да еще и благодарил за это поминутно… Нет, может, конечно, и мистика – все может быть. Но я лично допускаю и то, что Костров уже просто дошел в своем самоунижении. Дошел до края. Терпел, терпел – и его, может, как психа, твое пренебрежение даже подстегивало – но все равно, наверно, где-то ломало. А тут случилось что-нибудь, пока вы на даче сидели, какой-нибудь толчок… Ну, не знаю, бабу какую встретил, ласковую, или… Хотя странно, – добавила, сомневаясь, – мне всегда казалось, он совсем не по этой части.

Ира замолчала. Маринка выглядела подавленной. И, кажется, ее совсем не слушала.

– Ну, ты извини, Мариш, я тут наговорила… Может, и ошибаюсь. Просто, знаешь, переживаю, и хочется тебя как-то встряхнуть. Сама подумай, не такая уж он потеря – твой Серега.

– Ладно, – сказала Марина хмуро, – у меня там Мишка один. И Таня вот-вот вернется из школы. Пойду я, – она вышла в прихожую, нехотя стала одеваться.

– Ну, ты не кисни, теперь себе получше найдешь. Ведь красавица, мужики всегда пачками заглядывались. – Ира криво улыбнулась. Несмотря на готовность поддержать глупую подругу, хвалить ее сейчас совсем не хотелось – ведь сама не знает, чего хочет! Но то, что Маринка была красива и привлекала внимание – было чистой правдой. – Только убиваться перестань, – посоветовала Ира. – Комплексушные настроения никого не красят, и народ от них, в общем-то, шарахается. Главное, эти дурацкие мысли о брошенности гони подальше, ладно? Просто освободилась, понимаешь? Ос-во-бо-ди-лась! Так и смотри на это. Свободная женщина, а не брошенная.

Пока шла домой, Марина все думала о себе и Сережке. В памяти всплывали, как лоскуты, обрывки прошлой жизни, казавшиеся теперь очень романтичными. Детские мечты о счастье, влюбленный Костров, потерявший голову, его ухаживания, уговоры о замужестве… И следующие десять лет… Вспоминалось, как пылинки сдувал, баловал подарками, потакал прихотям, как лечил, развлекал, баюкал… Недавние картины поездки по Испании вставали перед глазами, и Марине казалось, что она была счастлива тогда…

Но потом зароились впечатления последних встреч, его приходы за барахлом, равнодушие к сыну и дочери. «Говорят, детям тяжелее, – думала Марина. – Ну, не знаю. Они хоть не отвечают ни за что. А я… Все теперь на мне!.. Сволочь, как же я его ненавижу!» В прошлой жизни проблемы делились на двоих, и основная их тяжесть, само собой, ложилась на плечи Кострова. Теперь… «Ладно – я, но от детей отречься! Сволочь… Ненавижу!»

– А папа лампу забрал, – сказал Миша, чувствуя себя безнадежно плохим и опасаясь, что мама заговорит именно об этом.

Марина опустилась на диванчик в прихожей.

– Какую еще лампу? – спросила устало.

– У вас в спальне висела. Синюю такую лампу, – поспешно доложил мальчик. – А я тебя ждал и очень хорошо сидел… И папе помог лампу снимать. И он меня похвалил, – соврал Миша, с тревогой глядя на маму. – Я все хорошо делал и ничего не сломал. Я тебя ждал… А Таня не пришла…

Он не знал, что еще сказать, но чувствовал, что повел себя очень правильно, что удалось очень ловко отвлечь маму, и она на него не сердится. Только бы мама не сердилась! Тем более что на самом-то деле он ведь хороший… Он с завтрашнего дня уже будет хорошим мальчиком! Начнет новую жизнь, ничего не прольет, не подерется, и вообще… И папа вернется. Только бы мама не сердилась!

– Господи, что ж ты так сутулишься-то? Спина прям колесом стала! Что с тобой сделалось? – воскликнула мама, тихонько хлопая сына по лопаткам. Миша к ней прижался и затих, немножко успокаиваясь.

Таня не спешила домой: с некоторых пор там поселилась тоска. Дома было тревожно, но в школе не лучше. «Вдруг в классе узнают, что у нас творится…» – то и дело думала она в ужасе. Только на улице, между квартирой и школой, в отрадном одиночестве, Таня могла немножко расслабиться, отдохнуть от новых для нее горьких забот. Она нарочно удлинила маршрут, жадно цепляясь глазами за все предметы, возникавшие по дороге. «О, собака… Хвост такой твердый… смешной… Воробей… х-х, какой… издали невзрачный, а рассмотришь – красавец! Полосочки там всякие, пятнышки… Или вот камни: пыльные – и ничего не видно, некрасивые, как асфальт. А в луже, помоются – красные, зеленые… Гранит объявится… шпат еще полевой…» – размышляла Таня, подвигаясь к дому.