Жажда всевластия - Станислав Синицын

Директор будто вымешивал невидимое тесто: топазовая друза меняла оттенки, ее укрывал снег погрешностей, рассекали плоскости антагонистических вариантов поведения. Но понемногу зеленый кристалл переместился в ее центр, стал набирать массу, подобно кукушонку выбрасывая своих конкурентов за пределы друзы. И вот он уже вытянулся почти до потолка, больше напоминая небоскреб, затеняющий своих малорослых соседей. В другой своей ипостаси, как отправная точка прогнозов, как семя будущих успехов, он давал самое пышное дерево благоприятных вариантов действий.

Теперь следовало договориться с коллегами, а потом идти к начальству. Как выяснилось, их институт не был единственным в Союзе, наткнувшимся на это происшествие. Федорович, мелькая склеротическими бляшками на руках, предъявил ему схожую друзу, но настроен был куда более осторожно.

— Аристарх, это дело выгодное, не спорю, а когда до этого додумаются остальные? Максимум дня через два! И нас прижмут.

— Брось ты! Пригласим троих, в крайнем случае пристегнем Земана, подкатимся к министру и уже сможем выйти на чикагцев с тяжелой аргументацией. — Зеленоградец не собирался отступать. — Сам подумай, дело не в том, выгодно это или не выгодно. Ты неправильно ставишь вопрос: что будет, если мы этого не сделаем? Когда мы ведем ситуацию, у нас всегда есть возможность свернуть в сторону, сидя же в окопах, даже отмазаться не удастся.

Федорович мялся, наверное, он слишком устал от бесконечных интриг, свар и авантюр. Но другого выхода у него не было. Пока министр просыпался, умывался и добирался к своему рабочему месту, они уже успели провести малое промежуточное совещание: пятеро директоров со спешно вызванными присными эдаким хороводом электронных призраков вились по кабинету Аристарха, мало чем отличаясь от рыбок в аквариумах. Договорились, что преподнести власти и что требовать от штатников.

Реакция министра была вполне предсказуемой., Сохраняя начальственный вид, он почти что запричитал в стиле чересчур жадного ростовщика.

— Ну, что вы со мной делаете? Ну, сколько вы уже взяли, ничего не дали, а теперь вам надо еще? ГБ-ЧК в курсе? — Его положение, и так пошатнувшееся после недавнего провала, стало еще более неясным, как силуэт статуи в тумане. Объединившиеся институты в бюрократической табели о рангах имели больший вес, чем он, но министр сохранял право разрешительной подписи. Кому же отвечать за провал, инициаторам или ему? По всем раскладам выходило, что ему. Эта разновидность страха проявлялась у него в первую очередь. Так сказать, органический порок чиновничества.

— Яков Семенович, по большому счету от нас уже ничего не зависит! Органам говорить надо, да они, наверное, уже и знают. События идут по своей логике, мы должны ей следовать — результат вполне предсказуем. — Аристарх на правах самого маститого и красноречивого пытался успокоить его оптимистической полуправдой. — В любом случае мы ничего не теряем.

Министр, смотревшийся вульгарным пятном на безукоризненно изысканном фоне своего кабинета, тоже не стал возражать. Во всяком случае, так расшифровали все присутствовавшие его бесконечную путаную речь и вынесенную резолюцию, в которых отрицательные заключения находились в арифметическом равновесии с положительными. Селекторное совещание призраков было закончено.

Это уже был результат, который можно предъявить подчинённым. Этой невнятно одобренной интригой можно подарить им маленькую надежду на ближайшее будущее. Им надо всего лишь получить еще один секрет, такое институт проделывал много раз. Паники уже не будет. Директор облегчённо вздохнул и распластался по своему креслу. Еще через минуту он объявил большую оперативку.

Когда Аристарх Осипович толкал очередную пламенную речь, он почти не обращал внимания на худощавого, слегка сутулого человека с карими глазами, сидевшего за крайним столиком. А у меня в то время голова была забита фаршем из самых разнообразных мыслей. И главной из них была идея о помощи гуманистам. Нет, я не перековался в единой вспышке просветления и раскаяния. О каком раскаянии может идти речь, когда по-прежнему хочется жить, работать, творить. А что могут дать в этом вопросе гуманисты? Несколько десятков лет относительно комфортной жизни? Это смешно. К тому же я не хотел быть изменником; предавать дело, которому посвятил столько лет, просто глупо. Но что-то делать все-таки надо, так нельзя!

И когда Аристарх Осипович уселся в кресло, предоставив рапортовать, оправдываться и растерянно отнекиваться подчиненным, я попытался разобраться с внезапно нахлынувшими идеями. До сих пор понятие «другая сторона баррикады» было вполне определенным: ты либо толкаешь вперед колесницу прогресса, либо пытаешься ее остановить. Третьего практически не было дано: новая техника слишком гибка, слишком дешева и доступна; политическая власть на планете слишком размыта и неоднородна. Из-за прозрачности границ изобретение хоть чего-то полезного — устройства, программы или технологии — и сохранение этого как привилегию узкой группы лиц почти невозможно. В самом крайнем случае изобретение будет дополнительно усовершенствовано и запущено в оборот под другой маркой. Будь переработка урана чуть более доступной и дешевой, неужели в прошлом веке каждый диктатор не обзавелся бы хоть маленькой ядерной бомбочкой? Потому ты или даешь свое изобретение всей Земле, или ты его сам уничтожаешь и записываешься к гуманистам уничтожать изобретения других.

Но сейчас ситуация меняется: общая опасность может хоть немного размыть эту границу. Как ни пугали бы до этого разными нехорошими людьми, это были люди. У них были свои ценности, интересы и причуды, но может быть, за исключением самых отъявленных фанатиков, они не хотели всеобщей смерти, конца света и других вариантов апокалиптического финала. Инопланетяне, которыми пугали всех и вся, так и не объявились. Сегодняшней проблемой тоже постращали немало робких душ, но вот беда: мы, всё сословие компьютерщиков, попали в положение доктора Франкенштейна, у которого только что из лаборатории сбежал оживленный кадавр и который теперь не знает, как пожаловаться на это стражникам.

А потому, когда основной заряд взаимных перебранок выпущен, я беру слово и тихим голосом (так меня лучше слушают, чем когда я надрываю голосовые связки) начинаю излагать свои мысли.

Разумеется, я не претендую на знакомство с мировой аналитикой, но ситуация изменилась настолько, что неплохо иметь союзников в борьбе с этим беглецом. Чем бесконечно пинать гуманистов, не лучше ли натравливать их на возможные укрытия нашей новой проблемы? На меня поглядывают, как на сумасшедшего, и я пытаюсь развить мысль.