Прямо сейчас - Сергей Нагаев

– Ишь ты! А почему ты тогда не участвуешь во всяких демонстрациях на эту тему? Люди вон ходят, шумят, чего-то требуют. А ты сидишь сиднем.

– Сижу, потому что это все бесполезно. Эту страну не переделаешь. А ты почему не ходишь на митинги?

– А меня, в общем-то, все устраивает, – беспечным тоном заявил Виктор.

– Тебе по фиг. Разумеется. Ты же у нас пофигист.

– Ну, как сказать. В данном случае мне не то чтобы совсем по фиг. Я, конечно, за демократию, там, за честные выборы, честные суды и всякое прочее. Но я думаю, что какая бы ни была обстановка в стране, каждый сам может устроить лично для себя такую жизнь, которая ему нужна. А в целом страну переделать у нас может только президент. Или царь. Пока такой на троне не усядется, ни хрена не изменится, хоть ты глотку сорви на митингах.

– Значит, по твоей логике, каждый сам себе должен быть президент, да?

– Ну, типа да.

– Это, Фигаксель, как-то мелко, ты уж извини.

– Зато эффективно.

– А еще многие сваливают из России, – мрачно сказал Данила. – За рубежом, там все по-другому. Культура жизни принципиально другая.

– А за границей не воруют, по-твоему? – Виктор усмехнулся. – И вообще, всегда и везде так было: богатые – у власти, бедные – в жопе. Богатые становятся богаче, а бедные в лучшем случае могут слегка выглянуть из жопы. Всегда и везде богатые жульничают и манипулируют бедными.

– И навязывают им правила игры для сохранения своего богатства.

– Да, адмирал. Ты открыл Америку, поздравляю.

– Ну, так вот тебе и ответ про что делать, – Данила даже пальцами прищелкнул. – Надо весь этот долбанный мир переделать.

– Тебе надо выпить стакан водки и поспать.

– Я только и делал, что спал до сих пор, – Данила еще больше воодушевился. – Фигаксель! Ты прикинь, мы в итоге все-таки сформулировали, что надо делать!

– Спасать мир?

– Естественно.

– Тебя от твоего пафоса не стошнит?

– Нет, – чуть подумав, ответил Данила.

– В таких случаях говорят: хочешь изменить мир к лучшему, начни с себя.

– По крайней мере, чего не делать, мы поняли. Не делать ничего чисто прикладного, а если и делать, то что-то абсолютно новое, с принципиально новым смыслом.

Глава 17. Whose side are you on?

– И что ты думаешь о моем последнем романе? – спросил беллетрист Кутыкин у Ольги, приготовившись выслушать комплименты.

– Пустой. Как и все твои романы. И как большинство твоих повестей и рассказов. Постмодернизм – он и есть постмодернизм.

У Кутыкина только что челюсть не отвисла от такой беспардонности.

– В твоих романах, конечно, наличествует чертова туча всяких намеков на философские глубины, – продолжала тем временем Ольга. – Там полно символизма, аллюзия громоздится на аллюзию. Но, если объективно, они девственно чисты с точки зрения смысловой нагрузки. Под смыслом в прозе я имею в виду жизненную правду. Что ты так смотришь? Разве не так?

Виталий не ожидал от Ольги подобного щелчка по носу и, несколько ошеломленный, не сразу нашелся, что ответить.

– Ну, – сказал он, – это всё, гм, как минимум, спорно.

– Нет, это бесспорно. Но в этом и кроется секрет твоего успеха. Читатели думают, что за всеми этими нагромождениями намеков просто не может не скрываться глубокий смысл. Хотя мы-то, – она пару раз поводила указательным пальцем, направляя его то на Кутыкина, то на себя, – мы-то с тобой знаем, что никаких принципиально новых смыслов в твоих романах нет.

Вот же гадина, подумал Кутыкин.

– Ты пишешь, как талантливый, подающий надежды студент, который показывает свои наброски рассказов своим сокурсникам и особенно сокурсницам, – продолжила Ольга. – А они восторгаются, потому что и правда написано сочно, смачно, свежо. Но они понимают, и ты при этом понимаешь, что это только проба пера, что тебе пока нечего сказать миру, что ты всего лишь подаешь надежды. Но, знаешь ли, когда тебе уже за пятьдесят и пенсия ломится, пора уже наконец что-то сказать, а не показывать, как клево ты мог бы это сказать. Примерно так вот о тебе говорят умные люди.

«Поразительно, какая гадина», – подумал Кутыкин. Он-то считал ее неискушенной девицей, очередной бухгалтершей или кадровичкой, заочно влюбленной в великого писателя. А перед ним сидела девушка, для которой его писательская кухня не казалась таинственным храмом. Которая не постеснялась пинком распахнуть дверь в эту кухню, взглядом профессионала окинуть утварь – кастрюли, ложки-поварешки – и объявить свое мнение насчет увиденного. Надо поставить эту наглячку на место, решил он. Но не в состоянии быстро сообразить, как бы похлеще отделать ее, вместо этого спросил:

– Оль, а кем ты работаешь?

– Пишу сценарии для сериалов на телевидении. На третьем канале. Получается, я до некоторой степени твоя коллега.

– Коллега, – повторил писатель.

– Мне послышался сарказм, – сказала Ольга. – Значит, ты все-таки обиделся. А зря. Не обижайся. Потому что все, что я сказала про твои романы, не особо важно на самом деле. Но зато как ты пишешь! – Тут Кутыкин наконец дождался от нее восхищенного взгляда. – Какие метафоры, эпитеты, да вообще всё! Слово к слову пригнано, как плинфа к плинфе в древнем соборе, будто так и было всегда. У меня никогда так не получится.

– А как же смысл? – спросил писатель, стараясь казаться безразличным, как бы слушающим вполуха и отвечающим что попало. – Ты же говоришь, что у меня там бессмыслица.

– Не бессмыслица, а отсутствие каких-то жизненных идей. Это разные вещи.

У писателя отлегло от сердца. Да она просто дура, подумал он. Умничающая дура. Какую-то чушь несет, в двух соснах заблудилась.

– Ты сама себя хоть слышишь? – перешел он на покровительственный тон. – Это ты сейчас отсутствие идей и бессмыслицу городишь.

– Ничего подобного, – со своей стороны не обидевшись, спокойно ответила она. – Понимаешь, какой-то особый смысл, по-моему, в романах и не нужен. В конце концов, роман – не сценарий. Сценарий – это сырье, заготовка для съемок, из него только потом, возможно, получится интересная вещь под названием фильм. А может, и не получится, если режиссер дебил или если актеры накосячат. А роман – это самоценное, готовое произведение искусства. А произведение искусства не обязательно должно быть умным, главное – чтобы оно вызывало чувства. Чувства у тебя в твоих историях есть. А насчет мыслей, идей, смысла… Мысли у тебя там если и есть, то все чужие. Ты просто берешь чужие идеи, как краски, и рисуешь ими. Поэтому и получается, что своего смысла, каких-то собственных мыслей в твоих романах нет, но романы у тебя небессмысленны, а очень даже наоборот. Они дают читателю возможность прочувствовать ситуацию, в которой он живет. Ты формулируешь за читателя его чувства, мироощущение. И это не менее важно, чем формулировать мысли. Вот что я думаю про твои романы, они написаны, как стихи. Как стихи с перебивкой на сюжет. И твой последний роман в том числе. Конечно, можно было бы посокращать заунывные перебивки, но, не знаю, трудно предсказать, останется ли тогда в романах их очарование.

Было видно, что это не великодушие, что она не старается подсластить горькую пилюлю и исправить впечатление от своей критики – она действительно так думает.

И ее слова не просто успокоили поддетое самолюбие писателя, а гораздо более того, позволили ему вдруг ощутить невероятную легкость и редкое для него умиротворение и душевное равновесие. Вот же оно – то, что он и сам всегда вроде бы понимал, когда размышлял о нападках критиков, но отчего-то не мог ясно выразить для себя. Вот он – простой, четкий, а главное нелживый ответ высоколобому профессору словесности Невзираеву. Да и всем другим критикам, не таким начитанным и изощренным, как Невзираев, но в конечном счете таким же бестолковым. Писатель не обязан вкладывать в свои произведения идеи и мысли. Он должен только записывать свои откровения. Думать не надо, надо просто писать. Гора свалилась с плеч Кутыкина. Никому писатель ничего не должен доказывать. Пишет человек красиво – вот и скажите ему спасибо. А кому что-то не нравится – идите в задницу!

Теперь уж настала очередь Кутыкина восхищенно смотреть на Ольгу.

– Оль, давай выпьем? – сказал он и махнул рукой официанту.

Ольга с сомнением покосилась на писателя и ответила:

– Ну, не знаю. Может, ограничимся кофе?

– Нет, мы сейчас обязательно выпьем, – писатель был воодушевлен, но, заметив растерянность Ольги, чуть задумался и добавил:

– Ну, не так сильно, как в клубе, а по рюмашке.

– Ладно, по рюмашке можно, я не за рулем. А ты?

– А я вообще тут напротив живу, – с плохо скрываемой гордостью сообщил он.

– Правда? Везет же некоторым!

– Я недавно эту квартиру… э-э… в общем, вчера только въехал. Живу здесь один. Можем, если хочешь, потом ко мне зайти, посмотришь, как там всё.