Пёсья матерь - Павлос Матесис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пелопион был их отправной точкой, там они играли только небольшие сценки на тему Сопротивления, а потом осмелели, и тетушка Андриана стала выводить труппу на все площади, где отличился ее покойный муж. Здесь нас помнят, говорила она. И они даже сделали соответствующую афишу.
Труппа Андрианы, вдовы Замбакиса Каракапитсаласа, павшего в Албании
Каждый вечер новые представления
Артисты: вечная сердцеедка Саломея Папия (она возжелала себе псевдоним!)
Как всегда великолепная Марина Кара (она сократила отцовскую фамилию)
Чтец труппы: господин Тасос
Билеты на входе
Аренда костюмов и нарядов труппы для свадеб и крестин
В деревнях они обычно играли в кафенио. Вместо билетов были яйца, хлеб, купаты, рубец – что придется.
Аншлаг у них был не всегда, иногда играли и для пяти зрителей или вообще только для держателя кафенио. С исполнением проблем у них не было, потому что за месяц они выучили все пьесы, да и зрителей. Что им ни сыграешь − всё принимали на ура. Поэтому отпадала и проблема с критикой и с тем, что страницы в пьесах были перепутаны.
Их коньком была опера «Тоска», они представляли ее как английское произведение, таким образом якобы отдавая дань союзникам и сопротивлению. Но они туда добавили еще и сцену из «Моста Арты», и Тасос говорил: «Тоска, поменяй слова и проклятье измени»[45].
Один держатель кафенио очень жалел Андриану, потому что в конце она в роли Тоски бросалась вниз со стены. Казалось, ее зад треснет как арбуз, когда она с грохотом падала на стену. И однажды вечером он подстелил ей две надутые шины, чтобы было мягче падать. Со всем актерским запалом, как настоящая сулиотка, Андриана прыгнула и упала на мягкие шины, те отпружинили ее наверх, и Тоска снова появилась перед изумленной публикой, оседлав стену. Вот так спонтанно и родился счастливый финал для этого произведения.
«– <…> Как сердечко мое дрожит, так будет мост дрожать; как волосы с головы падают – так прохожие да упадут.
– О, дева, поменяй слова и проклятье измени!»
Со светом не было никаких проблем, у них имелись ацетиленовые лампы. Проблема была в коммерческом успехе, искусство-то было у нас в кармане, сказала мне уже мадам Саломея и жадно проглотила шестое курабье (я тоже последовала ее примеру, однако еще и коньячку пригубила). Потому что во многих деревнях нам не удавалось дать даже одного представления, и мы ночевали голодные в автобусе. Как только она рассказала мне это, я вспомнила, как однажды мы три дня голодали из-за того, что синьор Витторио был мобилизован на боевые действия, а у нас оставалась только одна миска риса. Мать сварила его и, чтобы разбух, добавила немного опилок.
Во время одного представления от очень сильного голода Саломея упала в обморок прямо на сцене. А Тасос, что стал настоящим чемпионом в области импровизации, потащил ее без сознания со сцены, выставив все так, будто она влюбленная девица, что бездыханно упала от переизбытка чувств. Он дал ей выпить сырое яйцо, та вмиг подскочила и вернулась к исполнению роли.
В некоторых деревнях у них получалось заработать побольше денег, потому что они сдавали богачам в аренду костюмы и наряды из гардероба на свадьбы, крестины и похороны; в некоторых деревнях и похороны были как настоящий пир: с коливом и котлом траханаса[46] с кусочками мяса. Траханас мы ели a volontà[47] и от всей души поминали усопших, рассказала мне Андриана во время первого греческого конкурса красоты. Больше всего мы любили весну, потому что тогда становилось больше зрителей.
Главная беда Андрианы была в том, что она никогда не помнила, какой пьесе какая роль принадлежит, импульсивная по натуре, она игнорировала комментарии суфлера и вся отдавалась чувству. В одном средневековом произведении, к примеру, она оставила свое вязание, вышла на сцену и, вместо того чтобы сказать актеру «я виновна», сказала «сын мой, я твоя незаконная мать». Публика ее поправила; видишь ли, это произведение было очень успешным, и зрители его видели и в прошлый раз. В другой пьесе, патриотической, на сцену выходил один турок (мы одели его в форму эсэсовца) и начинал забирать детей. И тут грациозная Андриана вырывается на сцену в роли матери, у которой забирают ребенка в янычары. А прежде чем выйти на сцену, она что-то готовила. Ее окликнули: Андриана, выходи, твоя очередь. За кулисами она растерянно спросила: какая у меня реплика? Ей ответили: про твоего ребенка. Хорошо, сказала та, смотрите, чтобы еда не пригорела. И вот она вся так чувственно бросается на сцену, обнимает турка-эсэсовца и говорит ему: «дитя мое, я твоя пропавшая мать». А турку что прикажете делать (его играл Тасос)? Тот упал перед ней на колени с криком «Мама!», и публика разразилась аплодисментами.
– Таких недоразумений у нас было хоть отбавляй, но все они в итоге оборачивались успехом. Ну что, еще по одному курабье?
Как и у всякой труппы, у них случались и провалы. Однажды они приехали в деревню, а там ни души. Объявили о спектаклях, а никто даже окна не открыл. Пришли на небольшую площадь, видят, пять повешенных. Слышат какой-то шум: мальчик лет восьми вез по мостовой в тележке свою мать, как такой малыш умудрился ее туда положить, ума не приложу. Ее убили немцы. Партизаны устроили им засаду внизу на дороге, а те поднялись в деревню и в назидание повесили мирных граждан.
Те, кто успел, бежали в горы и даже слышать не хотели о возвращении. Мы видели, как они неподвижно стоят на вершинах гор, точно статуи. Мы помогли ребенку отвезти мать на кладбище, Тасос толкал тележку, продолжила рассказ Саломея, отложив печенье. Мы похоронили ее, мальчуган знал, где их фамильный склеп. А потом сняли и остальных повешенных, погрузили в газген и тоже отвезли на кладбище, мы выбились из сил, пока снимали их, но все же сделали все как полагается. Мальчик сказал нам, как кого звали, и на каждую могилку мы вколотили деревянную дощечку с именем, чтобы их смогли найти родственники, как только вернутся в свои дома. Затем мальчишка дал нам буханку хлеба, зарезал двух куриц, и мы уехали.
А в другую деревню из нашего списка мы даже и не въехали: еще издалека увидели огонь и шныряющих кругом немцев и решили: здесь представлению
