Помочь можно живым - Геннадий Прашкевич

Его голос сорвался, он наконец поднял глаза — в них были боль и злое отчаяние от собственного бессилия. Нет, это не ты, подумал Савин. Не ты подкладывал бомбы. Ты не стал бы никогда собственными руками разрушать дело всей своей жизни. Есть кто-то другой…

— Значит, вы признаете, что трудились над пустышкой? Что те, кто присуждал вам Нобелевскую, — бездари, не способные отличать эпохальную идею от проекта перпетуум мобиле?

— Не хочу я этого признать! Не могу! — Гралев склонил голову и закончил тише: — Но факты, факты…

— Что ж, поговорим о фактах. Но раньше скажите все же, кого вы искали в Монгеруэлле? Кетсби?

— Да, — сказал Гралев. — К чему делать из этого секрет?

— Ваш бессменный помощник, верный оруженосец… — сказал Савин.

— Если быть точным, я не искал его, не гнался за ним. Он сам мне написал. Я поехал не сразу, мне…

— Было неловко и стыдно, — закончил за него Савин. — Потому что вы, отец-основатель, бросаете дело, а скромный инженер остается на своем посту. Я правильно понял? И правильно его охарактеризовал?

— В общем-то, да. Теоретиком он никогда не был. Но исполнитель он идеальный и экспериментатор неплохой.

— Настолько, что вы все эти четыре года практически передоверяли ему всю основную работу по монтажу установок?

— И не вижу причин об этом жалеть, — сказал Гралев. — Ну-ну… Итак, он просил вас приехать, и вы после некоторых колебаний приехали. Вы встречались с ним?

— Разумеется. Два раза.

— И что же?

— Я его не узнал. Мне показалось, да и сейчас кажется, что он не вполне нормален психически. Бессвязный и бессодержательный получился разговор — ив первый, и во второй раз. Осталось такое впечатление, словно он все время порывался рассказать что-то важное, начинал сложными зигзагами подводить меня к чему-то, и вдруг — будто захлопывается какая-то дверь или, наоборот, впереди разверзается пустота. Издерган до крайности, стряхивает пепел на пол — это он-то, образец аккуратности! — озирается с таким видом, словно кто-то сейчас появится за его спиной прямо из стены. Кажется даже, что он вооружен…

— У вас не создалось впечатления, что он чего-то или кого-то боится?

— Если даже и так, то это чисто нервное, не имеющее отношения к реальности, — задумчиво сказал Гралев. — Скорее всего, у него тоже не выдержали нервы, но проявилось это еще болезненнее, нежели у меня. Ему давно пора лететь к Полачеку в Брно, а он почему-то торчит здесь и не хочет уезжать.

— Полачек? — сказал Савин. — Насколько я помню из наших прошлых бесед, это тот, кто шел за вами, так сказать, по пятам? Ваш наследник престола?

— Собственно говоря, да, — сказал Гралев. — После того как распалась моя группа, многие перешли к Полачеку, в том числе и Кетсби. Но он никак не хочет уезжать. Я хотел даже купить ему билет и посадить в самолет, но решил немного подождать. Не стоит его отправлять в таком состоянии, пусть немного придет в себя…

— У него здесь родственники? Женщина, может быть? Друзья?

— Никого. Я бы знал. — Гралев поставил на хлипкий столик пустую чашку, досадливо помотал головой. — Послушайте, Савин, хватит об этом, хорошо? Все-таки речь идет о человеке, который работал со мной четыре года…

— Я думал, вы все же скажете “о моем хорошем друге”, — сказал Савин. — Нет?

Наступило неловкое, напряженное молчание. Савин отвернулся и равнодушно рассматривал выцветшие литографии на стене.

— Нет, — сказал наконец Гралев. — Вы не подумайте, что я к нему плохо относился или недолюбливал… Он хороший парень, прирожденный инженер, с ним было легко работать и интересно общаться за стенами лаборатории, и все же… И тем не менее друзьями мы не были. Боюсь, что “хороших друзей”, как вы выразились, у него вообще не было. У него были только хорошие знакомые. Вы понимаете разницу?

— Понимаю, — сказал Савин. — Продолжайте, прошу вас.

— Создавалось впечатление, что на нем надет панцирь, разместившийся где-то между кожей и скелетом, в Монгеруэлле, мне показалось, это проступило особенно явственно. А женщины всегда чувствовали особенно остро.

— Ага! — Савин стукнул ладонью по колену. — Вы отгоняете мои последние сомнения, Гралев, последние уничтожаете, теперь я уверен, что не ошибся… — Он чувствовал, что впадает в пустословие, но не мог сразу остановиться, это было своеобразной разрядкой. — И если это окончательно подтвердится, если это подтвердится…

— О чем вы?

— Исключительно о вас и ваших делах, — Савин овладел собой. — Можно еще кофе? Благодарю… Понимаете, Гралев, я провел вчера два часа в вычислительном центре Монгеруэлла. Машинное время сейчас гораздо дешевле, чем в прошлом веке, и все равно мне пришлось выложить трехмесячный оклад — у меня были сложные задачи, осложнявшиеся еще и тем, что не всегда я мог конкретно объяснить, что мне нужно… Начнем по порядку. Если бы месяц назад я спросил у вас, кто, по-вашему, является сегодня лучшим Т-физиком планеты, что бы вы мне ответили, избегая обеих крайностей — ложной скромности и излишнего самомнения?

Гралев ответил не сразу:

— Месяц назад я ткнул бы себя пальцем в грудь.

— И абсолютно справедливо, — сказал Савин. — Так и поступайте впредь, вы слышите? Минуту! — он резко вскинул ладонь. — Без самобичующих реплик, Гралев, ясно? И не перебивайте, понятно? Слушайте и отвечайте на вопросы. Потом можете говорить все, что угодно. Итак, рассмотрим ситуацию. Родилась и уверенно набирает силы новая отрасль физики, занимающаяся проникновением в иномерные миры, параллельные пространства. Есть теория, математический аппарат, хорошие специалисты, оборудование и, что немаловажно, признание в научных кругах.

— Не везде, — сказал Гралев. — Иные метры поверят в нашу правоту не раньше, чем сами побывают в одном из иномерных миров. Пони отнюдь не бездари, просто существует такая вещь — определенные свойства человеческого мышления… Вы ведь знакомы со многими хрестоматийными примерами? Против существования метеоритов или возможности постройки летательных аппаратов тяжелее воздуха выступали отнюдь не одни бездари…

— С хрестоматийными примерами я знаком, — сказал Савин. — Не будем отходить от главного. Итак, на протяжении последних примерно двух с половиной лет в лабораториях, идущих, казалось бы, по единственно верному пути, произошел ряд катастроф, которые можно расценить как признак провала, результат неверного пути. Признак того, что великолепная магистраль оказалась на деле примитивным тупиком, так что просто неизвестно теперь, где же она — укатанная дорога, ведущая к сияющим вершинам. Те, у кого мышление в полной мере обладает “определенными свойствами”, возликовали и вновь развернули задохнувшееся было наступление. Те, кто относился к вам с доброжелательным пониманием, те, кто присуждал вам Нобелевки и помогал отвоевывать место под солнцем — даже они под давлением неопровержимых фактов… смутились и задумались, скажем так. И наконец, в ваших рядах возникло дезертирство, причем полководец, сиречь вы, покинул поле боя, даже не дождавшись окончательного развала армии. Я не говорю уж о том, что средства массовой информации перешли от неумеренных восторгов к выжидательному молчанию — в лучшем случае. Я исчерпывающе обрисовал ситуацию?

— Да. Факты…

— Подождите. Ответьте еще на несколько вопросов. Какие меры безопасности принимались в тех лабораториях, где вы работали?

— Обычные меры согласно технике безопасности.

— Я не о том, — сказал Савин. — Какие меры у вас принимали против возможной диверсии?

— Против чего?

— Против диверсии, — внятно повторил Савин. — Против бомбы, которую кто-то мог подложить, против того, что кто-то мог сознательно привести установку к взрыву? Это и есть неучтенный фактор, понятно вам? Никто не думал о бомбах, потому что никто ничего не знал о тех, кому выгодно подкладывать бомбы…

— Вы с ума сошли? — спросил Гралев скорее деловито, чем удивленно. — Мы же не персонажи криминального романа.

— Ну да, — сказал Савин. — А между тем кандидаты в гипотетические диверсанты преспокойно существуют, Гралев! Просто мы ничего о них не знали, и по вполне уважительной причине — наш противник значительно старше Т-физики и, пока ее не было в помине, оставался абсолютно неуязвимым. Угроза для него возникла буквально девять — десять лет назад, и он понимал, чем это для него грозит, но оставался для вас невидимым, вы о нем и понятия не имели, а он действовал…

— Да о чем вы? — почти крикнул Гралев.

— О вашем противнике, — сказал Савин. — Наверное, я первым на него вышел — даже не догадываясь об этом. Я не искал вас, Гралев. Вернее, искал после того, как вы улетели в Глазго, но сюда я попал из-за одного очень странного письма…