Путешествие на Запад. Том 4 - У Чэн-энь

– Да где тебе знать это! – насмешливо произнес Сунь У-кун. – Вот как было дело. Слушай! Наш наставник как-то раз, слушая поучения Будды, задремал. А когда Будда стал задавать вопросы, то из-под левого башмака нашего наставника выкатилось зернышко, упало и полетело вниз, на грешную землю. Вот за это и положено нашему наставнику проболеть три дня.

– В таком случае, сколько же лет придется мне болеть за то, что я разбрасываю еду, когда ем? – робко спросил он.

– Братец! – ответил Сунь У-кун. – О таких, как ты, Будда даже и не думает. Ты, наверное, не слыхал стихи:

Люди полют рис,А солнце их палит.Падают на стеблиКапли пота,Каждое зерно,Посеял кто-то,Ест богач,А труженик забыт…

Наставнику осталось хворать еще один сегодняшний день, завтра он будет совсем здоров.

– Да мне и сегодня лучше, – произнес Танский монах. – Все время хочется пить. Ты бы сходил за холодной водицей.

– Вот и хорошо! – обрадовался Сунь У-кун. – Раз хочется пить, значит дело идет на поправку. Погоди, сейчас я схожу за водой!

Он поспешно достал патру и отправился на задний двор, где находилась монастырская кухня. Там он заметил, что у всех монахов красные, заплаканные глаза. Все они всхлипывали и, видимо, едва сдерживали рыдания.

– Эге! Да вы, оказывается, скупые и мелочные! – обратился к ним Сунь У-кун. – Мы пробыли у вас всего несколько дней и собираемся перед уходом отблагодарить вас за гостеприимство и возместить расходы на топливо. Чего же это вы так разнюнились?

Монахи в сильном смущении спустились на колени.

– Мы не смеем, не смеем! – заговорили они.

– Что значит «не смеем»? – спросил Сунь У-кун. – Может быть, вы хотите сказать, что вас объедает тот из нас, у кого длинное рыло и большое брюхо?

– Почтенный отец! Не в том дело! – начали объяснять монахи. – Нас в этом монастыре сто десять душ. Если каждый возьмется прокормить вас хоть один день, то все вместе мы сможем кормить вас сто с лишним дней. Разве посмели бы мы обижаться на вас и считать какие-то харчи?

– А если не в этом дело, то отчего же тогда вы плачете? – спросил Сунь У-кун.

– Отец наш! – ответили монахи. – К нам в монастырь забрался какой-то злой дух-оборотень. По вечерам мы посылаем двоих послушников отбивать часы в колокол и бить в барабан. Каждый раз мы слышим, как они звонят и барабанят, но назад не возвращаются. А когда на другой день идем искать их, то находим возле огорода, на заднем дворе, монашеские шапки, соломенные туфли и обглоданные кости. Кто-то их пожирает. Вы живете у нас три дня, и за это время мы лишились шестерых послушников. Мы не из пугливых и зря никогда не сокрушаемся. А не осмеливались сказать об этом лишь потому, что ваш наставник хворает, однако слез своих не сумели скрыть от тебя.

Сунь У-кун слушал их, испытывая тревогу и радость одновременно.

– Теперь все ясно, – сказал он решительно. – В монастыре завелся злой дух-оборотень, который губит людей. Хотите, уничтожу его?

– Отец! Послушай нас! – взмолились монахи. – Ты же знаешь, что все злые духи-оборотни обладают волшебной силой. Так и этот. Он безусловно умеет летать на облаках и туманах, наверняка знает все ходы и выходы в подземном царстве! Древние люди недаром сложили замечательную поговорку: «Не верь чересчур большой честности, остерегайся также бесчеловечности!». Не сердись, отец наш, и позволь нам сказать тебе все, что мы думаем. Если тебе удастся поймать злого оборотня и уничтожить его с корнем, воистину это будет счастьем трех жизней наших[20]; ну, а если тебе не удастся, тогда ты навлечешь на нас множество бед.

– Что это значит: «множество бед»? – спросил Сунь У-кун, задетый за живое.

– Скажем тебе прямо, ничего не скрывая, – ответили монахи. – Нас собралось здесь в этом глухом монастыре сто десять душ. Все мы с малых лет покинули мир сует. Вот послушай, как мы живем:

Лишь волосы большие отрастут,Мы тут же их сбриваем острой бритвой.Заплаты нашиваем там и тутНа рубище с усердною молитвой.Чуть утро, окружаем водоемИ умываемся струей студеной,И, пальцы с пальцами сложив, поклоныСмиренные пред Буддою кладем.Приходит ночь – и тихий фимиамМы возжигаем пред его жилищем.Дадао – «Путь великий» – близок нам.[21]Зубами щелкаем, чтоб вознестиСердца и помыслы к святому Будде,«Амитофо» мы на ночь не забудемС благоговением произнести.И голову подняв, мы видим Будд,Святых отцов, подвижников блаженных,Сияющих на лотосах священных,Которые на небесах цветут,Мы много праведников различаемВсех девяти высоких ступеней,[22]Душою разгораясь все сильней.Три звездных колесницы мы встречаем:На них и бодисатвы и архаты,И посреди миров рождаясь вновь,Там Будды милосердного любовьПлывет – спасения челнок крылатый!Хотим тогда войти в Покоя садИ Сакья-муни там узреть воочью.Потом к земле мы опускаем взглядИ проникаем к сердца средоточью.Стараемся вселенную спасти,Пять заповедей строго соблюдая,Чтоб, наши заблужденья постигая,От сущности всю бренность отмести…Когда приходят данапати к нам,Мы рады приношеньям и дарам.Тогда –Мы, старыеИ малые,И мальчикиИ взрослые,Жирные,Поджарые,НизкиеИ рослые,Мы все, отрекшиеся от сует,В медь гонга бьем,В бок деревянной рыбы,Чтоб все пришедшие внимать могли быСловам из глав «Ученья Будды цвет»И к чтенью глав мы добавляем кстатиПисьмо, которое, с тоской в груди,Прислал под старость лянский царь У-ди.А если не приходят данапати,Тогда – Мы, прежниеИ новые,Веселые,Суровые,КрестьянеПрямо с пашниИ богачиВчерашние,Мы закрываем при луне врата,Проверим все засовы и запоры,Нас птиц ночных не потревожат споры,Их крики, их возня и суета.Садимся мы на коврики своиИ, погружаясь в самоотрешенье,Душой уходим в древнее ученьеТерпения, страданья и любви.Вот почему не можем укрощатьМы оборотней хищных и драконов,Не изучаем демонских законов,Как духов злых заклятием встречать.Врага раздразнишь ты, и алчный демонСто десять душ сожрет в один присест,И жизни колесо от этих местНазад покатится.И будет, дьявол, тем онОбрадован, что рухнет монастырь,Что от него останется пустырь…И вечной славы нас лишишь тогда тыВ грядущем царстве Будды Татагаты,Все горести, которые нас ждут,Когда рассержен будет враг проклятый,Почтительно мы изложили тут.

Слушая речи монахов, Сунь У-кун все больше распалялся от гнева, поднимавшегося в сердце и доходившего до печени. Неукротимая злоба бушевала в нем.