Избранные и прекрасные - Нги Во

– Еще несколько минут! Я просто прихорашиваюсь! – пронзительно выкрикнула Дэйзи, и так мы выиграли еще немного времени.

В сущности, контурам Дэйзи на снимке я не следовала, а резала от руки, высвобождала из плотной бумаги фигуру, приблизительно соответствующую Дэйзи. Под ее одобрительный шепот над ухом, полузакрыв глаза и подчиняясь чутью, которое я обычно не слушала, я вырезала ее фигуру целиком – ее стрижку-боб, ее изящные ручки, ее любовь к воде, ее быстрые и ловкие движения в танце. Я постаралась как можно лучше вырезать ее узкие бедра, ее полные губы, то, как в ее глазах зажигались рождественские огоньки, едва приближались первые числа декабря, и как летом она почти впадала в оцепенение от жаркого пота и усталости.

От тихого голоса Дэйзи над ухом у меня бежали мурашки по спине. Она расписывала, какая я добрая и умная, как это мило с моей стороны – то, что я сейчас делаю ради нее. В меня она верила безоговорочно, зная, что я справлюсь, и, конечно, я справлялась. Благодаря убежденности Дэйзи места для моих сомнений уже не оставалось, поэтому я плотно упаковала их в коробку и оставила за дверью – пусть подберет кто-нибудь незадачливый.

Через несколько минут ножницы выпали из моих онемевших пальцев, я безвольно прислонилась к комоду. Свежеподстриженная челка прилипла к моему взмокшему лбу, и я мысленно порадовалась, что рассталась со своими толстыми косами. Каждый вдох давался с трудом, и поначалу я видела перед собой лишь фиолетовые шлепанцы. Они были на ногах у новехонькой Дэйзи, которая что-то напевала и слегка покачивала бедрами, чтобы юбка танцевала вокруг ног.

– О нет… – ахнула я, потому что Дэйзи получилась вылитой старшеклассницей. Было в ней что-то чуточку неразвитое, округлое и немного блеклое. Несмотря на незначительную разницу – два года, самое большее три, – мне было очевидно, что это не та Дэйзи.

Сама же Дэйзи довольно мурлыкала, осматривая новенькую со всех сторон – потянулась, чтобы взять ее за подбородок, слегка взбила ей волосы.

– Прекрасная работа, Джордан, – оценила она. – Конечно, не считая руки.

Уже заканчивая, я слишком поспешила. И единственным движением ножниц отрезала три самых маленьких пальца на ее правой руке. Дэйзи взяла своего двойника за руку, задумчиво осмотрела чистый срез. Ее двойник послушно стоял и слегка улыбался. От него слегка попахивало какой-то химией, чем-то, напоминающим о темных фотолабораториях и красителях, с помощью которых ее щекам придали округлость и сияющий вид. По крайней мере, у двойника волосы и глаза были того же цвета, что у Дэйзи, а не у серебристой фотографии, и это было замечательно.

– Вот, придумала…

Дэйзи набила пальцы перчаток из тонкого белого шелка обрезками бахромы от покрывала с постели. Когда перчатки были надеты, двойник стал выглядеть безукоризненно, и Дэйзи подошла к нему, взяла вынутые из моего кармана жемчуга и надела их двойнику на тонкую шею.

– Итак, слушай, – заявила она. – Тебя сделали для того, чтобы ты отправилась на ужин, была со всеми как можно более обаятельна, постаралась понравиться каждому, чтобы тебя полюбили, а потом вернулась сюда, понятно? Ты все поняла?

К моему неудовольствию, бумажный двойник перевел взгляд на меня. Я сидела на полу, обмякшая, разгоряченная, потная и усталая, как никогда. И считала, что все от меня зависящее уже сделала, и ввязываться в дальнейшее не собиралась. Махнув двойнику рукой, я кивнула.

– Что она сказала…

Но тут миссис Фэй постучала вновь – громко, словно намекая, что на снисхождение мы можем больше не рассчитывать. Дэйзи распласталась у стены за дверью и открыла ее, прикусив губу жемчужными зубами.

– Ну наконец-то, Дэйзи! – воскликнула ее мать. – Не думай, что тебе все позволено только потому, что завтра ты…

Губы миссис Фэй слегка дрогнули при виде платья Дэйзи. Мне тоже казалось, что глупо со стороны Дэйзи выходить в люди в платье из тех, каких она не надевала со школьных времен, но миссис Фэй кивнула.

– Ладно уж. Ты всегда отличалась сентиментальностью. Джордан?..

Я вскочила.

– Да, миссис Фэй?

– Мы, конечно, распорядимся, чтобы Уилфред доставил тебя домой…

И тут Дэйзи, сделанная из бумаги, впервые подала голос:

– О нет, мама, Джордан должна остаться! До завтра ей надо еще пришить понадежнее кружева к моему платью…

Молча, потому что голос бумажной Дэйзи лишил меня дара речи, я подняла ножницы, которые все еще держала в руке. Не знаю, насколько похожей на маленького гоблина я выглядела, сидя на полу, обливаясь потом и щелкая ножницами, но мой вид явно убедил миссис Фэй, которая только всплеснула руками.

– Ладно, ладно, скоро будешь распоряжаться в своем доме. Джордан, если захочешь поесть, спустись в кухню. Там тебя покормят. Идем же, Дэйзи. Ты ведь знаешь, твоя тетушка Опал не выносит опозданий…

Дверь за ними закрылась, и Дэйзи рухнула на подогнувшиеся колени, зажав палец в зубах. Мы обе не шевелились, пока с великолепной, устланной ковром лестницы доносился характерный стук каблуков, а потом она взорвалась паническим хохотом.

– Боже мой… – то и дело повторяла она, и я подползла к ней, все еще голой и лежащей на полу, с вытянутыми ногами и скрещенными на груди руками, словно приготовленной к погребению. Встав на колени рядом с ней, я взяла ее за руки, поморщившись от их холода, и только теперь увидела синий полумесяц у основания каждого ногтя.

– Все хорошо, Дэйзи, – сказала я. – Ну же, все хорошо. Она справится, таких умниц еще поискать.

– Да я не об этом беспокоюсь, – она покачала головой, а я чуть не откусила себе язык, чтобы удержаться от вопроса, зачем же тогда я это сделала. Ответ явился ко мне, пока она еще всхлипывала: потому что во мне было нечто, которое этого захотело, а я считала себя еще слишком юной и неопытной, чтобы докапываться до истины. И я оттеснила эти мысли в глубину памяти, заперла в чулане, где хранила, к примеру, Элайзу Бейкер, смутные воспоминания о лениво текущей реке, которую я никогда не видела, и о том, каково мне было, когда Джейни Гринуэй разбила мне сердце.

Наконец она затихла, лежа на полу у двери, словно труп. Часы из позолоченной бронзы отсчитывали минуты, постепенно ее руки согрелись в моих руках. Лицо утратило легкий оттенок синевы, но на пальцах он сохранился. Холод она переносила плохо: чудо, что она продержалась в Чикаго так долго.

– Почему же ты не спросишь меня, в чем дело? – наконец осведомилась она.

– Потому что ты или расскажешь мне сама, когда придет время, или не расскажешь вообще, – ответила я. Не стоило давать ей понять, как мне страшно за нее. И я улыбнулась,