Молодость - Александр Сергеевич Долгирев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мир дернулся и замелькал перед глазами Кастеллаци, закрутившись волчком. Все размылось. Сальваторе казалось, что он бежит мимо могил, пытаясь отыскать на мертвом камне то самое заветное имя, которое способно остановить эту тошнотворную карусель. Имена усопших сливались в его разуме в огромные абракадабры, а годы жизни превратились в какую-то могущественную последовательность, принцип составления которой был Кастеллаци совершенно непонятен. «Может быть именно здесь сокрыто Имя Бога?» – это предположение мелькнуло в разуме Сальваторе, но тут же унеслось назад, а он продолжил свой бег.
Внезапно вереница букв сложилась во что-то осмысленное. Мир дернулся, пытаясь затормозить, и, наконец, остановился. Женская фигура из вуального мрамора венчала гранитную тумбу, на которой было имя: Катерина Бальони, а ниже годы жизни: 1905-1941. Сальваторе упал на колени, то ли от усталости, то ли, чтобы разглядеть эпитафию под годами жизни: «Она светилась». «Емко, просто и никаких цитат из Библии или униженности перед небесами – такой я тебя и запомнил, дорогая…»
– Я соскучилась, Тото.
Сальваторе дернулся от неожиданности, резко развернулся и обнаружил себя вовсе не на кладбище, а на перроне какого-то вокзала. Только что прибыл поезд. Перрон был наполнен объятиями и деловыми рукопожатиями, а также спешащими людьми. Катерина была рядом, была живой. Он бросился к ней и крепко обнял, подняв с ног и закружив в воздухе. Кастеллаци удивился той легкости, с которой ему удалось поднять Катерину, но тут же понял, что для него теперь все было легко – он снова был молодым.
– Я тоже соскучился, дорогая! Ты даже представить не можешь, насколько!
– Эти три дня были сущим кошмаром, Тото! Я успела позабыть, насколько в Пьемонте холодно и промозгло осенью.
– Три дня?
– Ну да, три дня. Или я запуталась в чем-то?
– Нет, ты во всем права – всего три дня…
Кастеллаци посмотрел на лицо Катерины и увидел, что она стремительно стареет. Он и сам чувствовал, как его плечи поникают под мгновенно навалившейся тяжестью прожитых лет. Сальваторе поспешил поцеловать ее.
Мир снова переменился в тот момент, когда Кастеллаци почувствовал вкус губ Катерины. Он снова был молод. Даже не просто молод – он был юн. Нищий честолюбец с неаполитанскими манерами, который считал себя лучшим журналистом на Земле. Оставалось лишь убедить в этом очевидном обстоятельстве Землю, но прежде всего Рим. Проклятый Рим не хотел в этом убеждаться – проклятый Рим хотел испортить Тото настроение бездумной сварой соседей по комнате и сношенными туфлями. А Тото лишь ухмылялся потугам Вечного города его сломить.
Кастеллаци прошел мимо цветочного магазина, остановился, на мгновение задумался, а потом стремглав понесся обратно к витрине. Витрина была так плотно заставлена букетами, что почти не было видно того, что происходит в магазине, однако Тото обратил свой взор именно туда – вовнутрь. Через заросли ироничных роз и фасции меланхоличных тюльпанов он видел девушку, которая распоряжалась в магазине. Девушка отошла чуть в сторону и скрылась от взгляда Кастеллаци за огромным букетом, который своим размером был сопоставим с взрослым человеком.
Сальваторе не смог перебороть свой интерес. Он вошел в магазин и тут же узнал девушку – это была Катерина. Он снова почувствовал, что стареет, поэтому поспешил к ней. Катерина, казалось, вовсе не узнала его, но Кастеллаци не успел испугаться этому обстоятельству, так как мир опять переменил черты, став теперь просторной спальней в загородном доме. Теперь Сальваторе не был молод – ему было около сорока. Тяжелый запах крови и страданий был разлит по комнате. Он посмотрел на большую старинную кровать и чуть не потерял сознание – на кровати лежала Катерина с лицом, цвет которого не оставлял сомнений в том, что жить ей осталось считанные минуты. Сзади послышался противный шепот:
– Торопитесь, синьор! У Китти нет времени на вашу нерешительность!
Кастеллаци подошел к кровати и нагнулся к Катерине. Он хотел подбодрить ее, сказать, что она справилась и что с мальчиком все хорошо, но вместо этого смог произнести лишь:
– Прости, что не был с тобой.
Катерина открыла глаза, узнала его и улыбнулась:
– Бедный Тото, ты ведь всю жизнь будешь обвинять себя в этом… Сделай для меня кое-что.
– Конечно!
– Постарайся не ненавидеть себя за ту ссору.
Прежде чем Сальваторе успел что-то ответить, Катерина обмякла, и глаза ее закрылись. Кастеллаци поспешил ее поцеловать, чтобы успеть зацепить хотя бы кусочек ее души, но стоило ему приблизиться к Катерине, как мир вновь изменился.
Теперь это был Рим времен оккупации. Пыльный Рим, выцветший Рим, несчастный Рим. Серые люди куда-то вели Сальваторе и верного поклонника Лукреции Пациенцы лысого, угрюмого гитариста Пьетро. Кастеллаци не знал, что он совершил, но знал, что ему за это будет. Его с Пьетро и еще несколькими людьми затолкали в кузов армейского грузовика. Когда машина пришла в движение, из дома, из которого только что вывели Сальваторе, выбежала женщина. Она бежала за грузовиком, крича, что тоже виновна, и повторяя имя Кастеллаци. Только теперь он смог узнать в ней Катерину. Ее пытались удержать, и серые люди, и люди из собравшейся толпы, и даже какой-то священник, но никому это не удалось. Раздался выстрел. Катерина дернулась всем телом и упала на мостовую.
Мир изменился. Теперь Сальваторе был в военной форме. Он возвращался в Ривольтеллу. Возвращался живым, но проигравшим. Его сопровождали какие-то люди, которых он не знал, и которые не были ему интересны. Мысли Кастеллаци все время возвращались к шахматной партии, которую он проиграл накануне. Ривольтелла была в запустении, которое не сглаживал даже верный Родольфо. В доме пребывала лишь Катерина, которая, казалось, не была рада его видеть. Сальваторе пытался объяснить себе, почему равнодушие его жены ему неинтересно, но все время возвращался к шахматам, оценивая позицию с разных сторон. Ужин был наполнен разговорами, которые также совершенно не интересовали Кастеллаци. Внезапно раздался размеренный и очень тяжелый стук в дверь. Катерина подорвалась встречать очередного гостя, но Сальваторе остановил ее – он должен был встретить этого гостя сам. Видя тревогу жены, он поцеловал ее в щеку, даже не удивившись всей равнодушной вымученности этого жеста. Он знал, кто стучит в дверь, и был почти рад этому гостю.
И вновь все изменилось. Теперь Сальваторе был в каком-то красном мире и смотрел за Катериной со стороны. Она не могла найти себе места. Все время гуляла, находя отраду лишь в их сыне. Кастеллаци больше не любил ее, а она больше не любила его.
