Жизнь моя - Мишель Пейвер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, Плавт оставил его здесь после смерти друга? А почему бы и нет? В отчаянии, что он не может решить загадку, он сделал прекрасную вещь и посвятил ее богине?
Загадка. Все снова вернулось к загадке. In poculo veritas. Истина в кубке.
А может быть, вдруг подумала она, это означает не то, что подразумевают все. Не «ищи истину, когда пьешь», а «Истина — буквально — в самом кубке»? В этом кубке. В кубке Кассия.
— Истина в кубке, — прошептала она, проводя пальцем вдоль края. Она представила Кассия пьющим — из этого кубка. Gai sum peculiaris. Я принадлежу Гаю. Она представила лицо поэта, каким знала его по мраморному бюсту в Римском Национальном музее: высокие брови и слегка нахмурены, как будто он борется с некой мыслью, требующей всего его внимания. Она видела его стоящим у пещеры в Серсе, совершающим жертвенное возлияние кроваво-красного вина из сардониксового кантароса.
Она ощутила трепет предчувствия. Не просто беспокойство, не просто неуверенность, а что-то очень близкое к настоящей опасности.
Но чего?
Она постаралась отогнать это.
Вот что имеют в виду, когда говорят о переутомлении. Столько всего произошло, и так быстро, невозможно все это воспринять. Кроме того, чего ты хочешь, поспав всего лишь два часа?
Но дело было серьезнее.
Когда мы любим, — писал Кассий две тысячи лет назад, —
То надежда и опасения
В равной мере в душе обитают.
Так ужасно сознавать,
С какою легкостью можно потерять возлюбленную свою.
А потому к тебе, богиня, я взываю,
Суеверием понуждаем:
Подари нам немного больше времени быть вместе.
Ликарис слишком юна, чтобы жить лишь воспоминаниями.
Да и мне бы большего хотелось.
Для бессмертной — такой, как ты,
Что такое год или два… или десять…
Скрипнула дверь, и внезапно появился Патрик. Он выглядел таким же измученным, как она. Его лицо вытянулось, и тени под глазами стали заметнее.
— Привет! — сказал он.
— Привет!
— Как дела? Выглядишь бледно.
Она обняла себя рукой за талию.
— Ничего, призрак прошел над моей могилой.
— А я думал, это гусь.
— Что?
— Выражение такое.
— Ох, может быть.
Они обменялись испытующими улыбками.
Он постучал по столу пальцами и взглянул на кантарос, потом опять на нее.
— Нашла что-нибудь там, внутри?
Она покачала головой.
— Только песок. Довольно много для «истины в кубке».
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Загадка Кассия, — ответила она. — По крайней мере, я думаю, это то, что она означает.
Ей ужасно хотелось до него дотронуться, и, похоже, он тоже хотел этого. Хотя стоял с противоположной стороны стола.
Его пальцы медленно елозили по поверхности дерева.
— Майлз все еще не вернулся.
— Я знаю.
— Что с ним случилось? Он должен был вернуться несколько часов назад. Он звонил этим утром, откуда-то из автомата, сказал, что приедет к полудню, самое позднее. А сейчас уже шестой час.
— Он приедет, — сказал Патрик. — Послушай, если бы с ним приключилась беда, он бы позвонил. А о несчастном случае мы бы уже знали. Возможно, он просто в игры играет. Ты ведь понимаешь, что он такое. — Но все это прозвучало не слишком убедительно, и глаза Патрика выдавали то же, что чувствовала она.
Он спросил, что сказал ей Майлз, когда звонил.
— Только то, что будет к полудню. — Она решила не говорить ему всей правды. Это только расстроит его.
Майлз звонил с заправочной станции. Как обычно, у него не хватало жетонов. Его голос казался удивительно юным.
— Извини, я такое дерьмо, — бормотал он. — Извини, но я хочу, чтобы ты знала: ты не фригидная. И я действительно тащусь от тебя.
В последовавшей затем тишине она слышала его дыхание, частое и неглубокое, как всегда, когда он бывал под кайфом.
Затем он вдруг сказал:
— Начинаю думать, что не смогу без тебя. — И отключился.
Она почувствовала болезненную жалость к нему, в эту минуту она не могла сказать ему про Патрика.
Патрик с непроницаемым выражением изучал ее лицо, и она спрашивала себя, догадался ли он о том, что она скрывает что-то.
Она поднялась и прошла на его сторону стола.
Он нежно произнес:
— Я останусь и подожду здесь, с тобой.
— Нет, лучше возвращайся в Лез Лимоньерс. Если ты останешься, меня все время будет тянуть к тебе прикоснуться.
Он покусал губу.
— Постарайся не беспокоиться. Он скоро будет здесь. И слушай, — добавил он, — когда бы он ни явился, позвони мне, прежде чем сказать ему. Хорошо?
Она кивнула.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Она дотронулась до его запястья. Затем провела по толстой вене на его предплечье.
Он положил руку ей на затылок, нагнулся и поцеловал ее. Она закрыла глаза. Ощутила жар его губ. Ощутила запах шалфея, свежего пота и запах самого Патрика.
Он резко повернулся и вышел.
После его ухода она долго стояла посреди сарая. Затем взяла наброски, скатала их и вставила в кантарос. Затем заперла кантарос в единственный бывший там буфет, закрыла на ключ мастерскую и, повесив оба ключа на шею, пошла через двор, поискать чего-нибудь попить в ожидании Майлза.
* * *
…Тот день, пятница, стал для Патрика чистилищем. В семь утра он пробудился от своих мечтаний об Антонии, чтобы обнаружить, что в Лез Лимоньерс он один. Майлз еще не вернулся. Он зло выругался, принял ледяной душ и сделал себе кофе, пить который у него не было ни малейшей охоты. Потом он строжайше запретил себе думать об Антонии. Какой в этом смысл, если у него нет возможности быть с ней еще неизвестно сколько. Предстоял долгий день.
Если Майлз вернется этим утром, подумал он с надеждой, мы с ним поговорим в открытую, как-нибудь избежав скандала. И — прочь отсюда, как можно быстрее.
Этого не случилось. В середине дня Майлза все еще не было, и Патрик начал беспокоиться, что с ним что-то случилось. Чтобы сохранить равновесие, в наказание он бросился в дневные работы на раскопе. И это действительно было наказанием. Около четырех обычно становилось более терпимо, но жара усилилась. Женщина в пекарне сказала, что скоро грянет
