Жизнь моя - Мишель Пейвер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она это сделает. Иногда она не знает, где остановиться. Это была одна из тех черт, которые ему нравились в ней.
Он спросил ее, не хочет ли она копать сама, но, к его удивлению, она покачала головой.
— Нет, этим займетесь вы. Я буду делать записи.
— Вы уверены? Это ведь ваш раскоп.
— Уверена, я не посмею к нему притронуться.
В конце концов на это не потребовалась ночи — хватило около трех часов. Патрик потихоньку подкапывал под кубок, пока, наконец, не стало возможным поднять его с песчаного ложа.
Обернувшись, он посмотрел на Антонию.
— Я должен извлекать его каким-то особым способом?
— Нет, просто вынимайте очень осторожно. И постарайтесь, чтобы ни одна песчинка из него не выпала: может быть, там что-то есть внутри. Я опорожню его, когда мы вернемся на мельницу.
Он все еще колебался.
— Вы уверены? Если я сделаю что-нибудь не так, я могу его сломать.
— Не думаю. Мне кажется, он сделан из сардоникса. Твердый, как гвозди.
— Сардоникс?
Она кивнула.
— Римляне делали из него перстни-печатки. И невероятная редкость — найти кубок из него. Я только однажды видела такой, в Парижском музее.
Она наклонилась ниже.
— Да, это сардоникс, я в этом уверена.
Когда она это сказала, на ее лице мелькнуло странное выражение: как будто возникла какая-то мысль. Он бросил вопросительный взгляд, но она лишь покачала головой. Очевидно, поделиться ею она не была готова.
Кантарос вышел из песка с легкостью, поразившей его. Он был неповрежденным и совершенным во всех отношениях. Держа в обеих руках, он вынес его на середину пещеры и поставил на деревянный ящик от магнетометра. Антония принесла лампу и повесила ее на одном из железных крюков крышки.
Та сторона кантароса, которая была обращена вниз, все еще была покрыта песком. Патрик начал осторожно счищать его. Антония опустилась рядом, держа руки на коленях. Он чувствовал тепло ее тела, вдыхал слабый мятный запах ее волос.
Мало-помалу ему открылось изображение лошади: великолепная мускулистая шея, тугие округлые бока, тонкие точеные копыта. Жеребец радостно несся по полю акантов. Его голова была поднята, уши — торчком, словно он нетерпеливо стремился к молодому человеку на другой стороне кубка.
Затем Патрик увидел огромные полураскрытые крылья за его спиной.
— Антония, смотрите, это Пегас!
Он услышал ее резкий вздох.
Разглядывая крылатого коня, он внезапно ощутил холод, а вместе с ним трепет предвкушения и страх — словно после бесконечного сна пробудилась некая слепая сила.
Он облизнул сухие губы.
— Догадываюсь о соответствии. Ведь это место называли Конским источником?
По ее выражению он увидел, что она подумала то же самое.
— Лошади были посвящены Лунной богине, из-за их копыт, имеющих форму полумесяца. А Пегас посвящен также девяти музам и Луне. В Греции, на Олимпе, он создал источник, ударив копытом в скалу. — Она робко заложила прядь волос за ухо. — Скала над нами называется Roc du Sabot, что означает Скала Конского копыта.
Патрик сглотнул.
— Значит, история со святым Пасту — это своего рода добавление?
Она кивнула.
— Христиане пытались заменить античный миф сказкой.
Он сделал глубокий вздох, но воздуха не хватало. Он указал на расселину, откуда била вода.
— Как же Пегас попал сюда? — спросил он, пытаясь рассеять неловкость.
Она пожала плечами.
— Он может все, потому что он волшебный.
Лучше бы она не говорила этого. Он почти слышал грубый шорох перьев в момент, когда лунный конь расправлял свои крылья. Он чувствовал мускусный жар его дыхания, он видел искры, высекаемые из скалы его копытом, когда он ударил по камню, чтобы забил источник.
Возможно, Антония уловила что-то из его ощущений, но внезапно она сказала обычным голосом археолога:
— Посмотрите на его основание, нет ли там надписей?
Он откашлялся.
— Да, хорошая мысль.
— Я подниму его, а вы посмотрите.
— Может, лучше я подниму? Он тяжелый…
— Нет. Я не смогу вынести этого. В случае, если там ничего не окажется.
Он опять взглянул на нее. Ее лицо было напряжено. Что бы она ни предполагала, она все еще не была готова поделиться с ним.
Он поставил лампу на пол рядом с собой, наклонился и начал счищать песок с гладкого круглого основания.
Его рука замерла.
На обратной стороне основания было три слова, выгравированных четкими римскими буквами.
Он хрипло спросил:
— Как вы узнали, что там есть надпись?
— Господи, я и не знала, а только надеялась. Что там написано?
Медленно он прочел вслух, немного спотыкаясь на незнакомой латыни: «Gai sum peculiaris».
Она молчала.
Думая, что она, вероятно, не поняла его произношения, он прочел для нее надпись по буквам.
С трудом она опустила кантарос на ящик. Затем села на колени с отсутствующим, невидящим взглядом.
— О Боже, да! О да!
— Что? Что это означает?
— Что это означает? — Ее взгляд переместился на него, и он увидел, что глаза ее блестят от слез. — Это означает, Патрик: «Я принадлежу Гаю».
Волосы у него на затылке встали дыбом.
— «Богиня! — тихо сказала она, и слезы хлынули по ее щекам. — Я стою пред тобой и лью сладкое каленское вино, вознося жертву тебе. Кроваво-красное вино льется из кроваво-красного сардоникса — думаю, это достойный дар. А по моему кубку мчится конь, любезный тебе, — конь крылатый…»
Патрик переводил взгляд с Антонии на кантарос и обратно.
«Я принадлежу Гаю». Гаю Кассию Виталию.
— О Боже, — сказала она. — Это тот самый.
Антония стояла у входа в пещеру и смотрела, как над ущельем восходит месяц. Он был своеобразного оттенка: не золотого, не серебряного, а просто лунного цвета. Странно, что первый взгляд на Луну всегда вызывает легкий шок. Этого не ждешь, и вдруг это случается.
Через плечо она видела, как Патрик вышел из пещеры, собирая материал, чтобы упаковать в него кантарос перед возвращением на мельницу.
Споры о том, оставить ли кубок здесь или взять его с собой, длились не более двух минут. Правда, был некоторый риск, что в темноте кубок может выпасть, и это надо было предотвратить. Но ни он, ни Антония не допускали даже мысли о том, что бы оставить его не охраняемым в Серсе, хотя бы на несколько часов до рассвета.
Ее горло сжималось, на глаза наворачивались слезы.
Патрик завернул кантарос сначала в пластиковый пакет, чтобы песок не высыпался наружу, а потом в упаковочный материал, извлеченный из корзины магнетометра. Теперь он укладывал сверток в свой рюкзак. Он был так поглощен этим, что не замечал, как Антония
